МАГНОЛИЯ

   Я не люблю обслуживать вызова в изоляторе временного содержания, который находится в нашем городском отделении полиции. Почему так – я не могу до сих пор сказать определенно, хотя езжу туда почти каждое дежурство, освобождая от этой неприятной обязанности наших девочек-фельдшеров.  Может быть, на меня, как на человека сугубо гражданского, уже отдавшего в свое время долг Родине, угнетающе действуют толстые решетки и громко лязгающие запоры камер, может быть, ощущение тяжелой, звериной враждебности, часто исходящее от «сидельцев», может быть, мне не нравится грязный сине-зеленый цвет, которым покрыты стены изолятора, не знаю, еще не разобрался до конца, за двадцать лет работы, в своих ощущениях…

   Но самым неприятным и сильно меня раздражающим является то, что кроме того пациента, к которому первоначально был вызов, мне почти постоянно приходится смотреть еще двух, трех, а то и большее количество «страдальцев», которые в данный момент времени пребывают в полицейском изоляторе. Можно было бы, конечно, как говорится, встать в позу и категорически отказаться от «лишних» осмотров и консультаций, но я прекрасно понимаю, что сотрудники полиции, которые работают в изоляторе, кстати, не за такие уж и большие деньги, так же не особо рады своим постояльцам и вызов «скорой» - это не их прихоть. И я прекрасно знаю, что если откажусь  обслужить какого нибудь  уркагана или хулигана сейчас,  то к нему я обязательно приеду позже, так какой смысл несколько раз гонять машину «скорой помощи», если можно всех «окучить» на месте, так сказать, «оптом»?

   И вот я снова привычно вываливаюсь из кабины УАЗа, снова громко хлопаю разболтанной за долгие годы работы дверью автомобиля, с шумом и грохотом  вытаскиваю из салона здоровенный оранжевый, весь покрытый ссадинами и царапинами, шершавый на ощупь, словно кожа громадного крокодила, чемодан, под завязку набитый всякой нужной и не очень нужной медицинской мелочевкой и покорно топаю к крыльцу отделения полиции. По пути привычно, по-приятельски киваю бюсту Дзержинского, который безмолвно охраняет парадный вход в отдел органов внутренних дел нашего районного центра. Зимой на его темени лежит небольшая снежная шапочка, спасающая старика от простуды, а летом наглые зажравшиеся птицы беззастенчиво гадят первому чекисту страны Советов на голову, оставляя на ней некрасивые беловато-серые потеки.  Феликс Эдмундович, несомненно, узнаёт меня и, думаю, рад мне так же, как и я ему, но, так как он не может, подобно мне, согнуть свою могучую бетонную шею в приветственном поклоне, то ограничивается лишь тем, что внимательно следит за мной своими хитрыми, прищуренными глазами, воинственно выставив вперед короткую козлиную бородку, густо выкрашенную бронзовой краской…

   «Узнал, курилка!»  - улыбаюсь я молча себе в усы и со всей силы толкаю неподъемную, покрытую железом дверь. Захожу, машу рукой вечно хмурому полицейскому в окне дежурной части, он кивает головой мне в ответ - «Вижу, мол, проходи!», нажимает кнопку, которая открывает постоянно закрытую металлическую решетку, давая мне возможность пройти вглубь здания.

   Я тяжело вздыхаю - эх, если бы у нас в отделении скорой помощи была бы такая же решетка – мы бы никаких забот не знали! А то у нас ведь как – проходите, люди добрые, берите и делайте все, что хотите, дверь нараспашку, в ней даже замка нет. И ведь что интересно, тяжелой решеткой закрываются дюжие мужики в погонах, у которых даже оружие при себе имеется, а у нас дюжих мужиков – раз, два - и обчелся, одни далеко не дюжие женщины и молоденькие, хрупкие девушки. А из оружия  - только шприцы да катетеры… Ну да ладно, на нас пока еще «как следует» не нападали, а если нападут, то мы найдем, чем обороняться от непрошенных гостей!

   Благополучно миновав решетку, подхожу к знакомой двери изолятора, останавливаюсь, ставлю чемодан на пол, нажимаю пальцем на звонок. «Динг-донг!» - раздается где то далеко в глубине изолятора. Машу в глазок крохотной видеокамеры рукой – «Привет, ребята, открывайте!». В утомительном ожидании проходят несколько минут. Наконец, лязгает задвижка на двери и гремит связка ключей в руках «полиционера». Двери открываются, и я попадаю в совершенно особый мир, тот, который обычно бывает спрятан от глаз обычных обывателей.

   «Привет!», «Привет, как дела?» - следует привычный ритуал, пожимание рук и кивки головами и я иду дальше, в комнату допроса свидетелей (или как она там называется, никак не могу запомнить). Раньше, много лет тому назад, случалось, мы обслуживали больных прямо в камерах, но теперь это строго запрещено и я думаю, что это правильно…

   Краем уха слышу шелестящий шепоток, легким ветерком проносящийся по коридору от камеры к камере – «Айболит приехал, Айболит!». Как они узнают обо мне, ума не дам, ведь сквозь двери, я надеюсь, задержанные видеть то не умеют! Каким-то звериным, шестым чувством, они «просекают» ситуацию, и вот уже слышны первые выкрики, несущиеся в коридор из-за плотно закрытых металлических дверей – «Мне плохо! И мне! И мне то же плохо, скорей Айболита давай!». «Эпидемия у вас тут, что ли?» - удивляюсь я. «Им скучно сидеть, а тут все же какое никакое разнообразие» - извиняющимся тоном объясняет мне высокий сержант. «Кто их знает, вдруг кому то и правда плохо, помрет еще, не дай бог, я же не доктор» - он разводит в стороны руки и сокрушенно пыхтит, покачивая головой. Обреченно вздыхаю, ставлю чемодан на привинченное к полу подобие лавки, раскрываю его, достаю необходимое и терпеливо начинаю ждать первого пациента.

   Интересная закономерность, здоровенные, перевитые буграми мышц, с шеями, которым позавидовал бы любой бык, умудряющиеся без особых проблем утащить на собственной спине центнер цветного металла или сломать одним ударом в трех местах челюсть своему противнику в пивной, все эти дышащие силой и здоровьем бугаи превращаются в несчастных калек и инвалидов, стоит им только переступить порог изолятора! И каких только жалоб в этот момент от них не услышишь – головная боль, головокружение, плохой сон, тошнота, сердцебиение, страх. Они усиленно кашляют, сипят, во время измерения артериального давления стараются напрячь руки или мышцы таза, что бы результат получился завышенным, старательно вспоминают все болячки, которыми они болели в детстве, стараются придумать себе новые…  По сравнению с ними махровые неврастенички, постоянно и регулярно старающиеся вызвать скорую помощь в три часа ночи,  кажутся милыми непосредственными душками!

   Особенно усердствуют в «хворобном» деле молодые ребята лет по двадцать. Они картинно держатся за левую половину грудной клетки, закатывают глаза, говорят тихим, скорбным голосом – «Да, сердце, да, инвалид детства, да, постоянно приступы, да, не могу дышать, да, сейчас умру…». А когда начинаешь поподробней расспрашивать, что да как, где группу получил, у кого лечился, что принимаешь, да еще и могучие, звучные тоны сердечные фонендоскопом выслушаешь и невольно порадуешься за их обладателя – так сразу окрысятся, начнут хамить, пальцы гнуть, пугать высокопоставленными родственничками. Послушаешь их и думаешь – «И правда, больные, на всю головушку забубенную!».

   Редко когда попадется «настоящий» больной. Такие обычно сидят смирно, говорят по существу, «пургу» не «гонят», да их и видно сразу, издалека. К таким даже иногда, помимо воли, проникаешься некоторым уважением. А все же чаще, как говорят шахтеры – «пустая порода», то имитацией судорожного припадка развеселят, то еще что нибудь придумают…

   Нет, конечно, в изоляторе не все являются симулянтами – и алкогольные психозы там бывают, и пневмонии, и гипертонические кризы и многое другое, но, в основном, общение с обитателями камер происходит так – «Ты чё, Айболит, в конец опупел, чё зенки свои вылупил, не видишь, я заболел, мне в больничку надо, вези давай быстро!».

   Тем временем в допросную ввели первого «страдальца». Руки трясутся, мокрый, опухшее лицо – абстинентный синдром, первые или вторые сутки. На «гражданке», если можно так выразиться, употреблял немереное количество «огненной воды», а теперь, лишенный привычной «подпитки», мается, сердечный.

   Сплошная рутина – вопрос – ответ, вопрос – ответ, измерение, выслушивание, подсчитывание пульса и прочие обычные «тактико-технические» действия, выполняемые мной в, не знаю какой уже, раз. Наконец, доходим до помощи. Пациент, разя из открытого рта сивушным перегаром, доверительно просит – «Ты мне магнолии по вене пусти, магнолии, мне сразу легче станет, я знаю!». «Какой магнолии?» - не сразу понимаю его я – «Может быть, магнезии?». «Да, да, ее, этой самой, магнолии!» - радуется моей догадливости больной. «Может, не надо по вене то?» - попытался отговорить его я.  «Не, давай только по вене, я знаю, мне уже в «Колобке» делали так, меня сразу же отпустит» - просипел мужик.

   Надо заметить, что «Колобком» у нас в городе называют наркологическое отделение, так как раньше в том здании, в котором оно находится сейчас, располагался детский сад с таким же названием.

   Ну, хочешь по вене, тогда получи по вене, что мне, жалко, что ли? На плечо страдальца накладывается жгут, пережатая вена угрожающе увеличивается. Вскоре в нее входит игла. Лекарство, подталкиваемое поршнем, начинает помаленьку протискиваться в организм страждущего. Через некоторое время он начинает ерзать на месте. «Что случилось?» - спрашиваю его я, внимательно проверяя, не идет ли лекарство мимо вены. «Давай побыстрей, Айболит!» - озабоченно бормочет мужик, думая о чем то своем. «Я не могу быстрей, это же магнезия» - сообщаю я ему. Верчение мужика на лавке усиливается, он начинает как то странно покряхтывать, раскачиваясь из стороны в сторону. «Потерпи немного, уже совсем чуть-чуть ввести осталось!» - стараюсь успокоить я его. Наконец, игла убрана из вены и неусидчивый пациент стремглав, даже не зажимая руку в локте, бросился из допросной комнаты к себе в камеру. «Ну вот» - подумал я – «Ни спасибо тебе, ни до свидания!».

   Тем временем мой больной, благополучно добравшийся в «зиндан», не мешкая, отрывая с мясом не желающие расстегиваться пуговицы, стянул штаны и взгромоздился на унитаз, став похожим на большую, всклокоченную птицу. Содержимое его кишечника, тяжело ухнув, рухнуло в благодарно принявшую его чашу. Небольшую камеру, да что там камеру, весь коридор изолятора тотчас заполонило отвратительное благоухание.

   «Это чё такое?» - на разные голоса загомонили сокамерники моего пациента – «Это у тебя так после Айболита, что ли?». Мужик сидел молча, мучительно скривившись и старательно выдавливая из себя то, что еще осталось в его громко урчащих кишках.

  «Так, кто там следующий?» - закричал полицейский – «Кого еще надо полечить, выходи по одному!». Ответом ему было дружное молчание. «Я что, сто раз повторять должен!» - повысил голос служитель закона.  «А то больше «скорую» никому не вызову сегодня!» - решил немного припугнуть он арестантов.

   Спустя несколько минут из камеры раздался многоголосый ответ. Дословно я его привести здесь из морально-этических соображений не могу, но попытаюсь общеупотребительными словами передать его смысл.

   Послание «лихих» людей гласило – «Пусть этот уважаемый работник органов здравоохранения подобру-поздорову собирает свой чемоданчик, садится в белую машинку и уезжает подальше отсюда, так как такие методы нетривиального лечения, которые он смеет применять в этом славном учреждении, не совсем подходят «конкретным» пацанам, у которых имеется свой, альтернативный взгляд на способы медицинской помощи».

   Целую неделю из изолятора временного содержания в отделение скорой помощи не поступило ни одного вызова. Видимо, слух о удачно проведенной терапии передавался там из уст в уста, из одной камеры в другую, пресекая попытки арестованных обратиться за необоснованной медицинской помощью. Конечно, с течением времени все это забылось, и вскоре можно было наблюдать, как  машины «скорой» вновь снуют туда - сюда около здания  районного отделения внутренних дел.

   Правда, иногда случается, что когда я в очередной раз приезжаю в изолятор, дежурящий там полицейский, близко подойдя ко мне,  доверительно кладет мне на плечо руку и, подмигивая, тихо шепчет на ухо – «Ну, что, может, опять пустим кому нибудь магнолию по вене?».





ПЕТЯ-РАДИСТ

   «Игорь, ком хиа, шнель!» - донеслось до моих ушей. «Их бин больной!» - нашелся я в ответ, со вздохом отложил в сторону книгу, поднялся с противно заскрипевшего топчана, взял в руки чемодан и пошел в диспетчерскую.

   «Игорюша, послушай, больной сорока пяти лет, всю жизнь стоит на учете у психиатра, социально опасный, весь день бегал голый по деревне с ружьем. Бери наряд милиции, я уже позвонила, они тебя ждут» - голос Маринки, нашего диспетчера, был строг и серьезен. Где же я уже слышал такие интонации? Ну да, конечно же – «Я – Земля, я своих провожаю питомцев…». «А червячный отросток он себе не отморозил?» - спросил я с беспокойством, оглядываясь на окно, за которым тихо кружились в воздухе желтые листья. «Все понял?» - без улыбки спросила Маринка. Я кивнул в ответ. «Ну, тогда – гоу, гоу!» - Маринка всунула мне в руки карту вызова и отвернулась, поднеся к уху трубку пронзительно зазвонившего телефона.

   В отделении милиции без лишних разговоров мне дали трех, целых трех сотрудников! Вот это да, у них и одного не выпросишь, а тут – сразу три – два сержанта и старший лейтенант в молодцевато сдвинутой набекрень фуражке.

   «Ну что, медицина, поехали?» - он энергично пожал мне руку и чувствительно хлопнул по плечу. «Не дрейфь, мы этого придурка за секунду скрутим с такими то орлами!» - он кивнул в сторону переминающихся с ноги на ногу сержантов. Те довольно заржали, крутя в руках резиновые «демократизаторы». «Бодигарды» с шумом погрузились в машину «скорой помощи» и мы двинулись по дороге, ведущей в село С-но, которое находилось примерно в двадцати минутах быстрой езды от города.

   Через полчаса солнце окончательно скрылось за горизонтом. Наступивший полумрак с большим трудом разгоняла полная луна, величаво катившаяся по небу, словно головка желтого сыра. На околице села нам повстречались две женщины средних лет.

   «Эй, красавицы, а где живет Петр Николаевич А-ин?» - спросили мы у них. «Кто, кто?» - удивились те. «Ну, Петр А-ин, он еще у вас бегал сегодня с ружьем голый по деревне» - пояснил им я. «А, Петя-Радист!» - обрадовались женщины – «Так бы сразу и сказали, что вам нужен Петя!». «А кто он такой?» - поинтересовался я. «Да какой такой?» - развели они руками – «Один молодой мужик на всю деревню остался, да и тот – дурак!».

   Женщины охотно показали дом, в котором проживал искомый нами субъект. На прощание, поблагодарив за помощь, я спросил у них – «А почему вы его зовете Петя-Радист?». Они громко засмеялись, дружно замахали руками и ответили – «Увидите - поймете!».

   Мы решили не подъезжать к самому дому, оставили машину немного в стороне, а сами стали добираться до дома Пети пешком, что бы он не увидел нас раньше времени.

   «Так, слушайте все меня!» - подняв правую руку вверх, произнес, остановившись, старший лейтенант. «Ты!» - он ткнул толстым пальцем в грудь одному из сержантов – «Заходишь к хате справа!». «Ты!» - так же ткнув пальцем в грудь второго, приказал лейтенант – «Заходишь к хате слева!». «А мы с доктором» - он многозначительно посмотрел на меня – «Пойдем прямо, через ворота!».

   Я невольно поежился, представив, как мы с милиционером входим во двор через узкие ворота, представляя собой прекрасную мишень для ружья Пети.

   «Не дрейфь, медицина, прорвемся!» - видимо, заметив мое состояние, самодовольно захохотал старший лейтенант. «Если что, прячься за меня, я прикрою!» - и он широко зашагал по направлению к дому, стараясь не наступать блестящими ботинками в грязные лужи. Я покорно поплелся за ним, по пути зацепившись чемоданом за приоткрытую калитку.

   Тем временем во дворе Петиного дома разворачивались следующие события. Один сержант, тот, что «заходил справа», проходя около стены сарая, зацепился ногой за борону и упал, огласив окрестности громкими непечатными выражениями. Второй, тот, который «заходил слева», по пути умудрился попасть ногой в коровью «лепешку» и теперь, ожесточенно матерясь, пытался оттереть свой ботинок  о заросли пожухлой травы.

   Наконец, мы благополучно пересекли двор и скопились у низкой входной двери. Старший лейтенант, сделав страшные глаза, приложил указательный палец к губам, видимо, призывая нас к молчанию, затем тихонько толкнул плечом неожиданно громко заскрипевшую дверь.

   «На штурм, пошли, пошли!» - неожиданно заорал старший лейтенант. Мы все, не исключая сержантов, испуганно вздрогнули. Затем, опомнившись, работники милиции с криками – «Стоять, никому не двигаться, работает орловский ОМОН!» - шумной гурьбой влетели в хату.

   В ярко освещенной небольшой комнате на старинной кровати с еловыми шишечками на спинках лежал громадный, совершенно обнаженный мужчина, с головы до ног заросший густыми, черными волосами. В углу тихо бормотал небольшой китайский радиоприемник, весь опутанный фантастическим количеством разноцветных проводов и каких то тряпочек, которые целыми гирляндами свешивались вниз и тянулись по полу, пропадая где то под немногочисленными предметами обстановки.

  «Где ружье, остолоп?!»   - громко закричал старший лейтенант. Мужчина флегматично поднял руку и показал в угол, где стоял старинный «кара-мультук» тульского производства, грозно смотрящий в потолок двумя стволами. «Та-ак!» - удовлетворенно произнес старший милиционер, забирая оружие. «А ты кто будешь – Петя, что ли?» - спросил он у лежащего хозяина. Тот немного подумал, яростно поскреб давно немытые сальные волосы, зевнул, громко испортил воздух и, наконец, произнес – «Да!».

   Я начал заниматься с Петром, а старший лейтенант подошел к радиоприемнику и стал с интересом его рассматривать. «Петя, а что это у тебя здесь, громоотвод, что ли?» - спросил он моего пациента. Петя, услышав это, мгновенно сорвался с кровати, подбежал к милиционеру, сверкая на ходу ягодицами и громко зарычал – «Не трогай, мать твою, волну собьешь!». «Какую волну?» - изумился офицер. «Какую, какую?» - передразнил его Петя – «Электромагнитную, вот какую!».    Он схватил транзистор, выключил его, затем снова включил. Из динамика вновь донесся нудный голос диктора. «Твое счастье!» - погрозил Петя милиционеру кулаком.

   «А зачем тебе все это, ты что, сильно музыку любишь?» - спросил его старший лейтенант. «Музыку…» - пренебрежительно хмыкнул Петя, успокоившись и снова садясь на кровать. «Дурак ты, хоть и в погонах» - кивнул он старлею – «Я через эфир с Ельциным разговариваю». «С Ельциным?» - ахнул милиционер – «Так ведь он же давно умер!». «Сам ты умер, придурок ментовской!» - ответил ему Петя. «Он вечно живой, как Ленин, как Сталин!» - Петя многозначительно подвел глаза к потолку и потряс немытым пальцем.

   «Они со мной каждый вечер разговаривают, советуются» - гордо сообщил он, понизив голос и страшно округлив свои глаза. «Да ну?» - не поверил старший лейтенант – «Как, все вместе или каждый по отдельности?». Петя ничего ему не ответил, только обиженно засопел в ответ.

   «Давай, Петя, одевайся, в город поедем, лечиться будешь!» - сказал я и начал собирать чемодан. «В город, так в город» - покладисто согласился Петя и достал из под засаленной подушки широкие семейные трусы в яркий горошек.

   Я устроился на старой колченогой табуретке, начал писать направление. Оба сержанта, стоя около входной двери, достали сигареты, закурили и начали пускать вверх струйки синего дыма. Старший лейтенант важно развалился за столом, перекатывая в руках крупное зеленое яблоко с красным бочком.

   Тем временем Петя чем- то загремел в соседней комнате, скрывшись там от нас за яркой ситцевой занавеской. Я встревоженно поднялся и сделал шаг вперед, намереваясь проверить, что он там, в одиночестве, делает.

   Внезапно занавеска с громким шумом отлетела в сторону. Полностью одетый Петя, словно огромное лохматое чудовище вылетел на середину хаты, слегка присел, широко развел руки в стороны и громко зарычал – «Агр-р-ха-а!».

   Что тут началось! Я, ошеломленный таким развитием событий, так и остался стоять на месте, словно деревянный столб, недоуменно смотря на разбушевавшегося Петю. Сержанты, курившие у двери, побросали сигареты и пытались выбраться из дома, толкая и отпихивая друг друга, застряв в узкой двери. Старший лейтенант, уронив свою фуражку, упал на пол под стол, закрыл голову руками и затих, словно заяц, почуявший волка.

   В наступившей тишине Петя, явно наслаждаясь произведенным на нас впечатлением, не спеша подошел к столу, поднял фуражку, отряхнул ее от пыли и заботливо нацепил на макушку замершего от ужаса офицера. «Не бзди, пехота, я же пошутил!» - он хлопнул милиционера по голове так, что фуражка полностью закрыла ему уши. «Радист ребенка не обидит!» - добавил Петя и сел на кровать.

   «Ты, ты это чего, а, ты чего?» - дрожащим голосом пролепетал, став красным, словно вареная свекла, старший лейтенант. Крупные капли пота стекали по его перекошенному лицу. Трясущимися руками он поправил свою фуражку и сел на стул, видимо, ослабевшие от испуга ноги перестали его держать.

   Сержанты, сконфузившись, подняли свои потерянные дубинки и, словно побитые псы, вернулись в хату. «Ну что, поехали?» - жизнерадостно захохотал Петя и пошел к выходу из дома Мы вчетвером потрусили за ним…

  

  

ШУТКА

   Водители, которые работают в нашем отделении скорой медицинской помощи, любят пошутить. Шутки у них бывают разные – смешные и не очень. Иногда они могут спрятать фельдшерский чемодан и несчастная жертва розыгрыша будет носиться по всему отделению, как угорелая, в поисках своего рабочего инструмента. Могут прибить гвоздями к полу калоши старого доктора или намазать клеем подошву женского сапога, да так, что его потом придется вырезать с куском линолеума, к которому он намертво приcтал или положить на сидение машины «скорой» оголенный провод под напряжением, а потом, заводя машину, злорадно посмеиваться, наблюдая, как медик подпрыгивает от ударов током…

   Но речь сейчас пойдет не об этом…

   Областной специалист, опытный нейрохирург, назовем ее Анна Львовна, закончила операцию в нашей центральной районной больнице. Как обычно, обратно ее в Орел отправили на машине «скорой помощи». За рулем  этого автомобиля сидел  молодой мужчина, назовем его Николай. Это был веселый человек, который ненавидел скуку в любых ее проявлениях и любил пошутить.

   …Анна Львовна, кряхтя, с трудом забралась в высокую кабину «УАЗа». Николай завел двигатель, «скорая» мягко тронулась с места, яркий свет фар прорезал сгустившиеся сумерки, поездка началась.

   Двигатель сыто урчал, машину слегка покачивало на поворотах. Уставшая Анна Львовна вскоре задремала, привалившись головой к стеклу правой дверцы.

   Серый асфальт послушно ложился под колеса автомобиля. Николаю было ужасно скучно. Он неприязненно посмотрел на пожилого доктора. Она, некрасиво открыв рот, слегка похрапывала во сне, голова ее безвольно моталась в такт движениям «скорой».

   Внезапно Николай улыбнулся. Ему в голову пришла блестящая мысль, как он мог бы справиться с одолевавшей его скукой. Николай решил поиграть в веселую игру под названием «стукни доктора головой о дверцу».

   Суть этой игры состоит в том, что водитель во время движения резко поворачивает руль вправо. Автомобиль, слушаясь своего повелителя,  рыскает туда же, а голова ничего не подозревающего пассажира по инерции отклоняется влево. В этот момент шофер должен резко повернуть руль влево. Автомобиль послушно идет за движением руля, а пассажир, голова которого по инерции идет вправо, ощутимо ударяется правой половиной лица о стекло дверцы. Надо заметить, что в этой игре Николаю не было равных…

   Умелые руки Николая повернули руль вправо-влево. «Тюк!» - звонко раздалось в кабине, когда голова Анны Львовны вошла в соприкосновение со стеклом. Она громко хрюкнула во сне, но не проснулась. Николай удивленно поднял брови и хмыкнул. «Сильна баба на сон!» - уважительно подумал он. «Надо повторить!» - решил Николай. Руль снова крутанулся вправо-влево. По кабине вновь оглушительно пронеслось – «Тюк!». Анна Львовна, словно лошадь в стойле, встревоженно всхрапнула, но опять, несмотря на все усилия водителя, не проснулась. «Ого!» - восхитился Николай. Он посмотрел на спящую женщину – «Ладно, а что ты будешь делать, если я - вот так?».  Он хитро покрутил рулем. Непонятно, как ему это удалось, но в тишине кабины на этот раз было слышно – «Тю-тюк!».

   Анна Львовна встрепенулась, что то проговорила и, не просыпаясь, изменила позу, откинувшись на спинку сидения. «Вот блин!» - разочарованно подумал Николай. Некоторое время спустя он решил сменить тактику игры. Теперь шутник  плавно нажал ногой на педаль акселератора, машина начала разгоняться.  Многострадальная голова Анны Львовны, опять по инерции, откинулась назад. В этот момент Николай довольно резко нажал на педаль тормоза. Бедную Анну Львовну бросило вперед и она со всего маху приложилась лбом о ветровое стекло. «Бамц!» - услышал Николай.

   Он довольно улыбнулся – «Шутка удалась!».  Анна Львовна открыла глаза, ошарашенно огляделась вокруг, потирая покрасневший от удара лоб, нацепила на нос очки. «А где это мы?» - спросила она у водителя, подслеповато щурясь в темноту за стеклом.

   И тут Николай понял, что вот он, наконец то, пришел его звездный час и он должен не упустить его, в полной мере, здесь и сейчас, немедленно воспользоваться этой возможностью. Николай нарочито широко, шумно зевнул, ожесточенно потер глаза, повернулся к доктору и, глядя ей в лицо, простодушно сказал – «А я и сам не знаю, где мы, я задремал немножко!»

   Анна Львовна рассеянно кивнула ему в ответ. Затем смысл того, что сказал водитель, дошел до нее. Она замерла, побледнела, ее широко раскрытые глаза за стеклами очков с ужасом смотрели на безмятежно улыбающегося ей Николая. Руки доктора мелко затряслись, она сняла очки, протерла их, снова одела. Бледное лицо ее пошло красными пятнами, Анне Львовне стало холодно и неуютно.

   До самого конца поездки Анна Львовна так и не сомкнула глаз. Она сидела выпрямившись, так,  словно нечаянно проглотила деревянную палку и иногда, искоса, бросала настороженный взгляд на Николая, который, весело насвистывая, как ни в чем ни бывало, крутил баранку, улыбаясь каким то своим мыслям.

   Насколько я знаю, Анна Львовна перестала спать в автотранспорте, особенно, если ее везли на «скорой помощи».

  

МАЛЕНЬКАЯ МЕСТЬ

   Случайно заметил, что в шоферской комнате остановились часы…

   Дождался момента, когда все водители дружно вышли во двор покурить, снял их, аккуратно перевел стрелки на пять тридцать и снова повесил на стену…

   Терпеливо ждал, когда девочки фельдшера заметят это обстоятельство…

   Тихо злорадствовал, слушая, как дамы в белых халатах, хохоча во все горло, говорили водителям, что, наконец то в их комнате хоть что то стоит, но, к сожалению, как обычно, на пол-шестого…



УСЫ

   Плюньте в глаза тем, кто с пеной у рта утверждает, что главное украшение мужского лица – это лысина! Нет, это неправда! Те, кто так говорят, в глубине души ужасно завидуют всем кудрявым, лохматым и нестриженым!

   Так же плюньте в глаза тем, кто считает, что нос и уши красят мужчину! Нет и еще раз нет! Я не против того, что нос – выдающаяся, во всех смыслах, часть лица, но он не украшение, а приспособление для удобства ношения очков! Ну, а две лопоухости по бокам мужской головы вызывают лишь снисходительные ухмылки у встречных!

   Я считаю, что главное украшение лица любого мужчины – это усы! Не будем сегодня касаться бороды – это отдельная тема, о которой мы поговорим когда-нибудь позже. Да и бороды встречаются не так уж и часто…

   Оглянитесь вокруг – какое разнообразие форм! Тут вам и широкие, закрывающие верхнюю губу «шевроны», длинные, изогнутые круто вверх импозантные «Дали», знаменитые «велосипедные рули» с лихо закрученными кончиками, «зубные щетки», похожие издали на радиаторную решетку автомобиля «BMW», висящие по всей ширине рта «моржи», а так же самые разнообразные «пирамидки», «карандаши», «кисти художника», «абажуры», «подковы», роскошные  «императорские» и длинные, свисающие вниз порой на совсем уж неприличную длину знаменитые «Фу Манчу»!

   А помните у классика русской литературы – «…кивер чистил весь избитый, кусая длинный ус…»? Сразу же, прочитав эти строки, видишь желтую луну в темном небе, неяркий свет которой скупо освещает сидящего у походного костра седого ветерана. Он не спеша готовится к завтрашней сече. Здесь усы предстают в виде символа мужественности, уверенности в себе и внутренней силы военного человека. А что бы вы себе представили, если бы прочли – «…кивер чистил весь избитый, теребя кончик носа…», или, еще лучше - «…шевеля оттопыренными ушами…»?! Совсем другой коленкор, как говорил мой дед-фронтовик.

   Как нет в мире одинаковых людей, так нет в природе одинаковых усов. По ним можно определить не только профессию человека, но иногда даже его характер, да что там характер, можно разглядеть весь его внутренний мир!

   Мать-природа настолько добра, что иногда, совершенно бесплатно,  раздает усы даже представительницам прекрасной половины человечества. Правда, они почему то не пользуются этим ценным даром, стараясь от него поскорее избавиться. А интересно было бы когда-нибудь поцеловаться один разок с усатой женщиной! Я думаю, масса новых необычных впечатлений была бы гарантирована!

   К сожалению, мне с усами не повезло. Нет, они у меня есть и они в меру густы, но есть одно большое «но»… Я начал рано седеть и мои волосы со временем стали приобретать цвет, как говорится, «соли с перцем». Так вот, когда мать-природа, достав свою солонку, начала посыпать сединой мой волосяной покров, над усами ее рука немного задержалась, и соли в одном месте просыпалось больше, чем было нужно. Я на нее не обижаюсь, может, задумалась старушка о чем-то своем, может, у нее в тот момент руку свело… Правда, со стороны это выглядит так, как будто я ел сметану, немного запачкался под носом и забыл вытереть это белое пятнышко.

   Поначалу я сильно переживал и даже комплексовал по этому поводу. Мне казалось, что все встречные пялятся на мое лицо и смеются. Поэтому я часто предпринимал отчаянные попытки исправить такое положение дел путем окрашивания своих усов.  В результате этих манипуляций мои «нижние брови» приобретали дикие расцветки всех цветов радуги, я их сбривал, потом красил по новой, снова сбривал и снова красил…. Крашеные усы выглядели ненатурально, поэтому у многих встреченных мной сотрудников милиции возникало подозрение, что я был беглым преступником и пытался изменить таким образом свою внешность.

   Как страшный сон вспоминаю свою поездку в поезде Санкт-Петербург – Новороссийск, когда все пассажиры мирно спали в вагоне, а мне пришлось четыре раза доказывать пограничникам, дважды российским и дважды украинским, что я именно тот, кто я есть на самом деле. Они вежливо слушали меня, сочувственно кивали головами в фуражках с кокардами, но я отчетливо видел, что им ужасно хочется схватить мои усы и попробовать отодрать их у меня из-под носа…

   Но самый смешной, или неприятный, с какой стороны на это посмотреть, случай, произошел со мной в Москве в 1990 году. Я тогда проходил воинскую службу в одной из частей Московского округа ПВО в должности санитарного инструктора. В тот день я возвращался в свою часть из очередной командировки. Ярко светило летнее солнышко, автобус, блестя помытыми стеклами, проворно бежал по московским улицам, весело пофыркивая мотором. Я стоял на задней площадке, жадно рассматривая пробегавшую за окном «гражданскую» жизнь – высокие дома, широкие тротуары, симпатичных девчонок в коротких юбках…

   Неожиданно я почувствовал, что кто-то пристально смотрит на меня. Наверное, у всех хоть раз в жизни возникало такое тягостное чувство, как будто кто то злой и беспощадный аккуратно и методично вворачивает тебе что то длинное и острое в затылок. Я медленно повернулся и нос к носу столкнулся с каким то мерзким старикашкой в потертом сером костюме, который внимательно смотрел на меня выцветшими, слезящимися голубыми глазами из-за толстых линз очков с лопнувшей дужкой. Так продолжалось несколько томительных секунд. Затем старикашка открыл свой беззубый рот и прошептал – «Солдат, вытри сопли, некрасиво…»

   Боже мой, вы когда нибудь слышали, как разговаривают глухие люди!? Слышали? Да они и не разговаривают вовсе, они орут, трубят, словно олени-самцы, которые ищут себе самку в весеннем лесу! А он не просто говорил, он – шептал! Казалось, что его шепот заполнил собой весь салон автобуса, вырвался из него и победным грохотом прокатился по всей Москве и даже позеленевший от времени Царь-Колокол глухо загудел ему в ответ! Пассажиры замерли, все разговоры прекратились, в автобусе повисла гробовая тишина. Старик тем временем шмыгнул носом, поправил сползающие очки и снова оглушительно зашептал мне – «Солдат, ты что, глухой, сопли, говорю, вытри…»

   В ушах зазвенело, мне стало душно. В салоне раздались первые, еще несмелые и нестройные смешки. Я попытался уйти подальше от своего мучителя,  но он, словно скользкий уж, протискивался среди пассажиров, шипя мне в спину – «Некрасиво, слышишь, солдатик, вытри сопли-то…» Я ускорил шаг, но дед не отставал, смешно подпрыгивая и подволакивая ногу. Я протискивался сквозь потные, влажные тела смеющихся граждан, спотыкался о нагромождённые  на полу сумки и чемоданы. Лицо мое горело, сердце пыталось выскочить из грудной клетки.  Казалось, что эта пытка не кончится никогда и я буду обречен вечно, до скончания времен, убегать от преследующего меня пенсионера. Автобус содрогался от хохота пассажиров. Я от стыда готов был провалиться сквозь землю.

   К счастью, вскоре автобус остановился, двери его, зашипев, медленно открылись и я, как пробка из бутылки шампанского, выскочил на улицу. Дед, в силу своего возраста, не обладал подобной проворностью и смог только погрозить мне пальцем через стекло на прощание. Губы его все еще двигались, но я уже не слышал, что он мне пытался сказать вдогонку…

   …Много воды утекло с той поры, но все равно, иногда, среди глухой, душной ночи, в кромешной тьме, когда кошмарные сновидения толпятся у кровати, мне слышится блеющий старческий шепоток, гулким эхом гремящий в моих ушах – «Солдат, вытри сопли, некрасиво…»

---

Комментарии