Я снова работала одна. Был приятный октябрьский день. Дали вызов в Капотню с поводом: «47 лет, инфицированная рана».
Когда поднялась на третий этаж хрущевки и увидела дырявую деревянную дверь без обшивки, стало немного стремно. Пошарила глазами вдоль наличника. Звонка нигде не было. Постучала. В тишине послышалось шарканье. Вроде обычная ситуация, но мне стало не по себе еще больше. Интересен смысл этого выражения. «Не по себе». Будто происходит что-то, что не по зубам моей психике и самообладанию. Духовный рефлекс молиться из условного давно эволюционировал в безусловный. «Господи, помоги. Держи меня за руку, пожалуйста. С Тобой мне ничего не страшно. И я верю, что никто здесь не обидит меня».
Шарканье затихло. Квартирант стоял у двери. Послышался скрип, и изгвазданный лист ДСП открылся. В буквальном смысле волосы зашевелились у меня на голове. На пороге стоял костлявый мужчина, на вид не сорока семи, а, скорее, семидесяти четырех лет. Ротация цифр даты рождения в моем сознании была вызвана изрядно потрепанной внешностью больного. Но пугало не это. Из впавших глазниц на меня смотрел дьявол. Не иначе. Мутный луч взгляда не был агрессивным. Но он был категорически одержим, зависим и в любой момент мог занять наступательную позицию. Иди. Не бойся. Любовь изгоняет страх. Этот человек сильно болен и нуждается в любви, как в воздухе. В его жизни нет добра. Дай ему немного. Я с тобой и держу тебя за руку. Я попыталась прислушаться к физическим ощущениям. Обе верхние конечности были свободны. Но в груди было приятно горячо. Бог держал меня за сердце. Глубокий вдох. Поехали.
— Здравствуйте, — я постаралась улыбнуться. На тот момент мне давно на опыте было известно, что дьявола можно победить только Христом, а зло — добром и смирением. Меня вызвали на помощь, и я должна ее оказать. Превозмогая страх и отвращение. Больной не ответил, только кивнул и, развернувшись, направился вглубь квартиры.
Однушка заводской хрущевки уже давно не была притоном. Вероятно, коллеги по наркоцеху не вернулись из боевого похода в подсознание. Здесь не было мебели, кроме старого, советской эпохи стола, двух стульев и топчана с грязным матрасом, служившим пристанищем тлеющим костям. Сухопарый жестом указал на стул. Присели. Долго вошкаясь, он закатал засаленную штанину. Действительно, в области голени красовалась воспаленная дыра с гнойным содержимым.
— Я колол сюда, давно еще, — с первых нот стало ясно, что зубы у бедолаги пали в опиоидном бою практически полным составом, — не проходит никак. У меня ВИЧ четвертая стадия, СПИД, в общем. И гепатит С. Надо во вторую инфекционку попасть. Я уже второй раз вызываю. Вчера двое приехали, не взяли меня. Сказали пить парацетамол. А мне в больничку надо, сдохну здесь.
Костлявый не был вежлив, но говорил по делу и спокойно. Я одела перчатки, сунула под худую подмышку термометр и достала бинт. Мне не хотелось везти одержимого так далеко, но вступать с ним в конфликт хотелось еще меньше. Гнойная рана. Температура 37,7, отвратительный анамнез. Сидя на корточках, забинтовала зловонный очаг. Я старалась не думать о чем-либо, кроме того, что сказал мне у двери Бог. Он по-прежнему держал меня за сердце, но уже не так крепко. Как ребенка, который навык шагам с поддержкой и был готов к самостоятельному движению.
— Что ж, поедем. Когда укололись крайний раз?
— Три дня назад. Меня уже кумарит.
— Метадон? — спросила я чисто для приличия. Клиническая ситуация была абсолютно понятна. Дрищ кивнул. — Нога болит? — Мужчина поморщился и снова кивнул. Я достала шприц и набрала кеторол. Если есть боль, должно быть обезболивание. Худосочный, не ожидая такой милости, криво улыбнулся. Похоже, подобное выражение лица было для него редкостью. Я осторожно опустила иглу в контейнер. ВИЧ, даже такой грозный как в терминальной четвертой стадии, не так опасен, как гепатит С. Если вирус иммунодефицита погибает вне организма через несколько минут, то разрушитель печени живет на испачканных кровью предметах около недели. Когда я училась в медколледже  девушка из параллельной группы на практике укололась иглой и цепанула ВИЧ. С тех пор я неимоверно аккуратна и педантична с гемоконтактными инфекциями.
— Собирайтесь, — я снова улыбнулась, более свободно.
— Ты щас поиздевалась? — засмеялся мужчина, окидывая мутным взором берлогу, прокаченную тем самым «шаро́м», которым «покати».
— Прошу прощения, паспорт и полис возьмите, пожалуйста.
Мы сели в машину. Глаза больного уже не смотрелись такими мутными и отражали лишь слабый бесовской отблеск. Казалось, усталости и боли было больше в этом взгляде, чем зла, которое он упорно закачивал в душу через вену. Возможно, когда нам кажется, что через человека на нас смотрит дьявол, мы видим не что иное, как отражение собственного ада, и эти картины — во многом вопрос личного восприятия.
— Давно употребляете? — я не планировала общаться, но слова полились сами собой.
— Можно на ты, — мужчина смотрел то в пол, то в окно, — лет тридцать, наверное. — Для такого стажа костлявый еще неплохо сохранился.
— Я никогда не пробовала тяжелые наркотики, а удовольствия от легких в юности не поняла. Не мое это. Вот алкоголь — другое дело. Но сейчас и от этого отказалась. Если не секрет, можешь рассказать, в чем именно кайф от опиатов?
— Да какой теперь уж кайф, — мужчина грустно улыбнулся, — я долблю раз в три дня , просто чтобы выжить. Раньше был кайф, но это было так давно, что я даже не могу вспомнить, в чем он заключался, — худосочный медленно проговаривал слова. Вероятно, ему хотелось говорить, но не было сил. Ни физических, ни душевных. Осунувшееся лицо несло печать опустошенности и будто принятия своего глубокого падения. Господи, насколько же обманчиво первое впечатление. В сердце прорастали побеги сочувствия.  
— А терапию от ВИЧ и гепатита получаешь?
— Раньше получал, а теперь смысла не вижу, — больной не договорил, но без слов было ясно, что продлевать жизнь, сбитую в круг по семьдесят два часа, он не видит смысла. Но СМП все ж таки вызвал.
Мерседес заехал на территорию.
— Посиди пока, я сейчас пойду оформлюсь и узнаю, в какой нам бокс. — Стандартная процедура передачи больного в инфекционный стационар.
— А покурить можно?
— Зайди по-тихому за машину. Только аккуратно и быстро, — понимая, что контингент с таким бэкграундом реально не может претерпеть существование без хоть каких-то веществ, я смиренно дала добро на нарушение запрета дымить на территории. Знала, что здесь все так делают.
— У нас девятый бокс, пойдем, — я заглянула за мерседес и не поверила своим глазам. Пока я передавала документы и сопроводительный лист медбрату приемного, прошло не менее пяти минут. За это время можно было успеть покурить несколько раз. Костлявый же только вставил в беззубый рот беломорину и чиркал спичкой о коробок. Каждое движение давалось ему с трудом. В этом проявлялась абстиненция . Не та, которая вызывает ажитацию, а тихая, безысходная, бездеятельная. Времяощущение худосочного сильно отличалось от нам привычного. За пять минут можно сделать огромное количество дел, а он успел только зайти за машину и достать папиросу. Он никуда не спешил. Не потому что испытывал то, что сейчас модно называть «дзен». Он просто не имел ни дел, ни времени, ни какого-либо наполнения своей жизни и цели, кроме следующей дозаправки «метом». Тогда я не знала, что в действительности он ехал в КИБ № 2 именно за этим. В вичевом отделении лежат единомышленники, у которых можно занять, попросить, «пошерить» дозу. Несмотря на контроль, наркоши приносят с собой, «заказывают» в палату и предпринимают еще много отвратительных схем по заполучению зла в том или ином виде. Кто-то даже закатывает сцены с «умиранием».
Каждый медработник в этих ситуациях стоит перед неимоверно сложным выбором — дать или не дать жертвам дьявола то, что они хотят? Что будет лучше для них и что является на самом деле добром? Паллиативная помощь в виде укола, заводящего на сотый или тысячный (как в случае костлявого) круг колеса наркоманской сансары. Или безапелляционное «нет» с кучей объяснений и зачастую бесполезных уговоров, которые многие из больных, даже слыша, не слушают. Через вещество завладевший горе-психикой лукавый перестраивает сознание под единственную цель — употребление. И все, что ей мешает или противоречит, наркоман просто пропускает мимо ушей. С тем же вопросом ежедневно сталкивался жена/мать алкоголика. Налить или не налить? Нальешь — кормишь болезнь, не нальешь — открываешь ему опасный путь любой ценой получить градус. Среди специалистов по зависимостям бытует индивидуальный, неоднозначный подход к этому вопросу.
— До свидания, — инфекционист расписался в карте, и я с искренним состраданием посмотрела на костлявого. — Выздоравливай… — мне всегда хочется сказать это каждому больному, но иногда навигатор мигает красным. Может, излечение было невозможно в этой, физической жизни. Мое намерение неосознанно стремилось, скорее, в духовную бесконечность, где Иисус на кресте уже омыл все наши раны и раз и навсегда победил зло добром.