Александр Фролов
«Курево».

«Каждый должен жить в своем личном маленьком аду. А мы приставлены стеречь, чтоб люди из своего ада не сбегали…»
Доктор Рат
«Грань Креста» А. Карпенко.

Четвертой парой была физкультура. Самый тупой предмет, для тех, кому не нравится волейбол, бег по кругу и отжимания. Хотя кто-то любит, не спорю.
Добросовестно покурив десять минут на двадцатиградусном морозе, я пришёл, постукивая челюстями, в раздевалку, как раз после начала занятий. Небольшая комната три метра на пять метров, разделённая на две части гипсокартонной стеной, отделённых от постоянно пьющих чай вахтёров-уборщиц чёрным двухъярусным шкафом и была местом переодевания студентов. Та, часть, что ближе к входу – женская, а дальше – мужская.
Заглянув мимоходом в женскую комнату на симпатичную обнажённую спинку, перетянутую полоской красного кружевного бюстгальтера с белой каймой, я прошёл в свою половину и, оглянув занятые халатами, куртками, штанами и сумками вешалки бросил торбу на стул. Стул недовольно скрипнул, но обычно никому нет дело до жалоб, проявляемых стульями. Так получилось и в этот раз. Присев на соседнее место, начал нехотя расшнуровывать кроссовки. Справившись со столь нелёгкой задачей, стащил с себя халат и, совершив бездарный стриптиз, оделся в импровизированный физкультурный костюм. Растянутая чёрная футболка «Мастера» «С петлёй на шее» и видавшие польскую интервенцию 1612 года найковские штаны и были цинично названы спортивной формой.
Так как от пары прошло только двадцать пять минут, то вся снятая одежда была аккуратно сложена, потом сложена ещё раз и, поместившись на крайнем стульчике в углу комнаты, накрыта торбой. Достойных причин для задержки больше не было, и 30 кругов по залу звали к себе и манили. И ожидания себя полностью оправдали, подарив целый час несказанного удовольствия в виде немого мата, литра пота и ста граммов адреналина. А ещё мышц, которые будут завтра болеть. Но всему хорошему наступает конец и взгляд на экран мобильного телефона показывает, что до конца пары осталось 5 минут, а значит, нужно идти облачатся и мирскую тогу в виде тёртых джинсов, уже надетой футболки и новенького серого свитера с высоким воротом.
Но это ещё не всё. Последнее приключение заключается во взятии пальто из гардероба. Казалось бы, чего тут сложного? Но нет. Толпы первокурсников видят смыслом своей жизни толкнуть ближнего локтем в живот и, добравшись до гардеробщицы, схватить заветную ношу и убежать, хихикая от радости.
– Сань, возьми мне, – глядя на меня овечьими глазами, протянул оранжевый номерок рыжеволосый одногруппник с лихим и немного придурковатым видом.
– Давай… – это слово обязательно произносилось с придыханием и поднятием глаз к небу.
Очередь была пройдена с надменностью и невозмутимостью четверокурсника, и два жетончика с белыми цифрами 22 и 117 были отданы сгорбленной бабушке с трясущимися руками. Приговаривая себе под нос, гардеробщица сняла висящее рядом чёрное пальто с уличной обувью в белом (надпись стёрлась) пакете и пошла с ним в дальнюю часть раздевалки. Там сняла ещё одну ношу и отправилась обратно. Руки под ношей стали трястись с такой силой, что стало страшно, за прикрепление первых к туловищу. Но не смотря ни на что вещи были отданы в мои нетерпеливые объятья, а через пять минут я уже стоял у входа в училище и, щурясь от ноябрьского солнца, ослепительного в отражении белого снега, долгожданно закуривал. Возле роддома, что стоял напротив и чуть слева, в окно второго этажа с надписью на стекле «пал. 8» кричал невысокий парень с огромным букетом в одной руке и связкой разноцветных шариков в другой. За ним повторяла разноголосая толпа товарищей, стоящих чуть позади. А из дверей колледжа выходила непрерывным потоком пёстрая толпа студентов, заполняя морозный воздух созвучием телефонных звонков, голосов и шуршанием пакетов. Домой!
– Да… Кому-то домой, – пробурчал я под нос. – Гады все, ненавижу. Отстойные конформисты.
Работу я, конечно, любил и, как все студенты, даже фанател от осваивания такой новой и такой необычайно волшебной профессии. Все будоражило чувства и мысли в это время: запах озона в откварцованной комнате или свеже открытого бикса и стерильного крафт-пакета, шорох халата, пыль на посту. Но надо же поворчать, как старый, побитый жизнью работяга.
Посмотрел на часы – пятнадцать двадцать – до смены ещё два часа. Можно и в отделение пойти, но что там делать столько времени? Ещё работать заставят. Поэтому все ближайшие магазины будут обречены на посещение ещё одного греющегося посетителя в скорейшее время. Первая жертва забегаловка-ларёк «Дана». А далее по кругу через «Юбилейный» и «Мираж» в парк и через детскую больницу и поликлинику как раз в десять минут шестого подходишь к белому семиэтажному зданию – это хирургический корпус.
Центральный вход переходит в обширный холл, где прямо напротив окошко справочной, слева от входа тётенька в синей телогрейке торгующая колбасой и сосисками, а напротив справа, за рельефной разукрашенной стенкой, скрывается гардероб. Да, не только театр начинается с вешалки. Три стены холла представляют собой сплошное двух стекольное окно, выходящее на улицу, но в помещении тепло и уютно. С выдохом снимаю шапку с вспотевшей головы, перчатки, расстегнул пальто и стянул с шеи красный вязаный шарф с надписью «PANK NOTS DEAD» (такая вот надпись) и с гордым видом следую в следующее помещение. Там проходит коридор из приёмного покоя в рентген-отделение, есть лестницы в подвал и на верхние этажи, а также три лифта. Два технических, которые обслуживает лифтёрша, правда один никогда не работает и, последний, обыкновенный.
Нажав красную пластмассовую кнопку, начинаю смотреть на линейку со светящимися циферками, вделанную в стену. Лифт сейчас на шестом. Можно, конечно и пешком подняться, но как же эпатаж? Лифт-то только для медработников! Так, по крайней мере, написано в объявлении, висящем возле двери на каждом этаже, но наши люди, видимо, читать не умеют и на лифте ездят все. Поэтому его, обычно дождаться очень сложно, но на этот раз двери отрылись секунд через сорок.
За мной в лифт зашли ещё три человека, Лев Сергеевич – детский хирург, Михаил Николаевич – нейрохирург и какая-то женщина. Молча пожав мужчинам руки, потянулся к пульту.
– Пятый.
Не найдя возражений, нажимаю на кнопку. Створки с шумом закрылись и лифт, не спеша, пошёл вверх. После нескольких секунд неловкого молчания лифт остановился, и двери тесной кабины открылись. За мной вышел Михаил Николаевич.
Повернув налево, входишь в длинный коридор, разделённый двумя дверями на два отделения: направо деревянная дверь с широкими окнами – глазное отделение, а налево глухая стальная – это родное НХО.

– Саша, ты уже переоделся? – прозвенел визгливый голос за дверью.
– Нет.
Удивительно, они могут целый день не заходить в сестринскую, но когда ты там переодеваешься каждому она становиться, необходима в сверх срочном порядке. А твоё пятиминутное переодевание из тяжёлой и разнообразной одежды в зелёный хирургический костюм автоматически приравнивается к тридцати-сорока минутам.
Я зыркнул на себя в зеркало и на меня посмотрел девятнадцатилетний парень с каштановыми волосами средней длины, зелёными глазами и красными от мороза носом и щеками. Надев на голову белую шапочку и аккуратно заправив под неё волосы, я вышел.
Работа начинается с приёма хозчасти, то есть пересчёта градусников, простыней и, самое главное, вязок. Потом цифры переписываются в журнал приёма смены с верхней строчки в нижнюю, а справа ставится закорючка, выполняющая функцию подписи. Далее работа делится два типа. Первый тип включается по будням, когда первая половина дня (до 18:00) проходила на посту и заключалась в хождении за врачом при обходе, бесконечном переписыванием назначений из карт на бланки, расставлением вышеупомянутых закорючек и сопровождении пациентов по разным этажам и кабинетам. Вторым типом можно назвать работу по выходным, когда процедурной медсестры нет и вся её работа - твоя. Но также был и третий тип работы, который был общий для первых двух и начинался в шесть часов и являлся, по сути, ночной сменой.
Сегодня была пятница, но так как я работал в ночную, мне было всё равно, какой сегодня день. Сделав все назначения, я упал на стул на посту и посмотрел на часы – чёрный прямоугольник «Электроника-78» показывал зелёными точечками четверть десятого, а это означало, что надо наконец-то выпить кофе и покурить.
Коричневый пластмассовый чайник «Tefal» вскипел минуты за две, выпуская струю пара через расколотую в незапамятные времена крышку. Подхватив свою кружку, насыпаю туда «три в одном» из пакетика и заливаю кипятком. Пестрая пудра закрутилась на поверхности воды и, растворяясь, окрасила её в нежно-кремовый цвет растворимого кофе со сливками. К этому восхитительному напитку из холодильника были вытащены бутерброды с сырокопченой колбасой, и ужин начался. Но, начавшись, не успел продолжиться – как по расписанию в сестринскую заглянула женщина из первой палаты:
– Извините, а вы мне укольчик обезболивающий не сделаете?
– А вы, когда я всем делал, не могли поросить?
– Ну, я думала, что потерплю, а тут что-то так разболелось…
Ну, что с вами делать? И ведь так каждый раз, как специально, только сядешь перекусить и не на минуту позже или раньше, а именно в этот момент «на тебе».
– Идите в палату, сейчас подойду.
– Только вы не забудьте, – умилительно добавила дама.
– Постараюсь, – как будто я только тем и занимаюсь, что обо всём забываю…
Поднявшись и крякнув, выхожу из сестринской, делаю поворот и снова вхожу в святая святых - процедурную.

***
– Мама, я хочу стать балериной.
– Конечно, милая, ты станешь самой очаровательной балериночкой на свете.
– Ну… мне нужно балериннино платье. И туфельки! Белые!
– Конечно же, нужно. Вот пойдем сегодня из садика и купим тебе красивую-прекрасивую тканечку.
Олег схватился за голову, изо всех сил зажимая уши.
– Мама, я хочу стать балериной…
Стон.
– Мама, я хочу…
Стон усилился, превратился в крик. Нет, он завыл, заплакал, как плачут волки на бледную икону луны, заливающей своим мёртвым светом его тусклую тёмную комнату. Свет падал на разрисованные красками когда-то белые обои, зелёный плюшевый диван, бирюзовую деревянную гладильную доску в желтоватый горошек, белую кружевную только что начатую кройку, закрывающую собой компьютерный стол. Под коричневой крышкой стола мерно шумел компьютер, заполняя своим шумом комнату, наполняя её липким эфиром, разливаясь по всему пространству вокруг комнаты, по всей вселенной и закрадываясь внутрь головы, сдавливая мозг до размеров клеточного ядра и раздувая череп до неимоверных пределов…
Удар головой в стену.
– Заткнись!
Ещё удар.
– Замолчи! – Олег с размаху ударил по системнику ногой и, отбив пальцы, схватился за жёлтый деревянный стул. Взмах, удар, ещё взмах, ещё, ещё.
Но шум не уходил. Не уйдёт.
– Мама, я хочу стать балериной.
– Конечно милая, ты станешь…
– Замолчи! – прорычал Олег, подобно зверю, загнавшему жертву. Рухнул на пол лицом вниз. – Замолчи… – прошептал он, вторя жертве.
Шум, здравствуй дорогой, хорошо, что пришёл
Здравствуй, будем знакомы. Хочешь спою тебе песню?
Хочу.

Ой-люли, ой-люли,
Прилетели журавли.
Журавли-то красноноги
Не нашли пути-дороги,
Они сели на ворота,
А ворота скрип-скрип,
Не мешайте нашей…

Не надо. Спасибо тебе, я устал, я хочу спать.
Спи.

***
– Семьдесят восьмая Миру ответьте…
– Семьдесят восьмая Мир слушает.
– Вызов примите.
– Записываем…

На станцию приехали после полуночи, спать хочется, умру. Водитель остановил в гараже при въезде, я взял карточки и выпрыгнул, кивнув ему на всякий случай. Машина испустила облако газа и, развернувшись, встала на своё законное место.
Я поплёлся к двери. Запах гаража щекотал мне ноздри. Не так, конечно, как когда мы с моим другом пришли сюда устраиваться по студенчеству. Наверно даже не стоит говорить, что нас деликатно послали, и мы оказались в НХО. Ха-ха, смешная шутка. Но этот запах остался и, видимо, навсегда. Эта смесь выхлопных газов, бензина, горелого масла и остывающих двигателей слаще самых изысканных духов. Для меня, по крайней мере.
Тогда, уходя ни с чем из этого гаража и оглядывая стоящие у стены машины, я сказал Серёге, что я сюда вернусь. И вернулся. И ответил себе, идя по гаражу:
– Вот ты парень и на «Скорой», сбылась мечта идиота…
Сейчас это впечатление укрылось многими другими, но раз за разом оно возвращается сладким ознобом, а я этому рад.
Дверь из гаража идёт в коридор, ведущий в основное здание. Слева три окна, справа три двери – водительской, старшего водителя и туалета с душевой. Кафельный пол хрустит под ногами, водители спят, издавая громовой храм, черный кот Васька дремлет калачиком на подоконнике. А коридор в это время плавно переходит в «место-под-лестницей», включающее в себя спуск в подвал, дверь налево – к администрации, прямо – в кладовую и направо во вторую водительскую «под лестницей», издающей не менее впечатляющий аккомпонимент. Я поднимаюсь по старой кованой лестнице наверх.
Два пролёта по двенадцать ступней, стальные кованные рефлённые пластины, деревянные отшлифованные руками перила. Миллионы шагов, сотни километров вверх и вниз, а наверху площадка с двумя путями, налево – столовая, направо – диспетчерская и постель.
Знаете, так уж принято, что на службе «03» много курят. Не все, но многие. И много. Священным местом для сего действия является что? Правильно, любое проходное место, оборудованное местами для сидения (старые кушетки, откидные кресла из поликлиники, стулья, табуретки) и банками из-под кофе, гордо именуемое курилкой. А так как в столовой свет не горел, было принято волевое решение повернуть направо, сеть на откидную сидушку и не спеша закурить.
– Полночнуствуешь? Сигареткой угостишь?
Почему я не удивлён? Даю сигарету, зажигалку. Бдительно забираю зажигалку обратно.
– Как покатался?
Издевается, тварь, ПВБ-то один раз сегодня съездили. Да и то на Чугунова, за углом. Смотрю в хитрющие ясные синие глаза обрамленными светлыми ресницами и густыми бровями. Викингос, блин.
Валентин развалился на подоконнике, раскинув ноги, смачно затянулся и в блаженстве зачесал себе бороду, задрав подбородок вверх. Начесавшись, оглянулся по сторонам и придвинул к себе миску-пепельницу.
– Да нормально так, 15 (n + n/2) вызовов всего. ГБ там, б/ж несколько, улица и так, по мелочи чё-то.
– Денег-то дали?
– Конечно, платили международной валютой.
– Уями?
– Гы-гы. Почти угадал – спасибами в основном. Хотя сотни две вроде бы заработал.
Молча сижу и смотрю через волосатую голову Валентина в чёрное летнее небо. Нужно бы диспетчерам засветится, да и карточки отнести вообще.
В коридоре столкнулся с заведующим (на реанимации дежурит), кивнул и завернул в диспетчерскую. Шум радио. Первый диспетчер – Ольга Юрьевна ¬– решает кроссворд, склонив всё свое тело под низкую шестидесятиваттную лампочку. Она одна, все спят. На мои шаги чуть оглядывается и возвращается к своему занятию. Сажусь за стол для заполнения журналов, дописываю последнюю карточку, ставлю время, расставляю во всех карточках дату и кладу на край стола. Ольга Юрьевна на полуавтомате их взяла, а я пошёл спать.
Нет. Не пошёл. Выйдя в коридор услышал щелчок вскипевшего чайника и свернул обратно, к столовой. Там сидели Валентин, Дима и доктор, имя которой я никак не могу запомнить. Доктор жевала бутерброд с ветчиной. Остальные пили сладкий чай и молча следили за её трапезой. Я присоединился к ним. Доктор эта не курит и вообще табачный дым не переносит. Дожевав бутерброд и запив его обжигающим чёрным чаем, она раскивалась с нами и ушла. Мы закурили (ночью в столовой можно) и полился ночной, степенный, баично-хвастливый разговор, перемежающийся ржачем и многозначительным молчанием.

***
Глубоко затянулся, глядя на красную надпись «Не курить», неприятно дуло от дверей. Последняя электричка летела мимо седо-синих столбов, мелькавших за мутным чёрным окном. Моё отражение смотрело на меня с загадочной улыбкой в глазах. Что-то не нравятся мне эти глаза.
Я никогда не изменял своей женщине. Их было не много, но все были очень дороги, пусть и не всех я любил.
Я любил немногих. Однако - сильно.
Говаривал Бродский в своё время. Я любил только одну женщину. Не многим другим я говорил, что любил, даже себя в этом убеждал в последствии. А теперь еду от чужой женщины и курю, глядя на красную надпись «Не курить». И стыдно должно быть, ну или противно хотя бы, а на душе тепло так, хоть и пусто.
- Пиво, вода, орешки, кальмары…
Продавщица уткнулась на меня, провела усталым взглядом по лицу и скрылась в другом тамбуре.
- Пиво, вода, ор.. ..и… …а… …ры…
Красные огни летели мне за спину, пробиваясь сквозь мутное окно двери. Странно. Хочется сорваться в пропасть и разбиться в ней. Или научится летать. Люди не умеют летать.
А как же я хотел быть с тобой. Ты тоже помнишь это время, ведь правда? Когда между нами ещё не лежала твоя пропасть обиды и моя пропасть скуки и пьянства. Мы ехали с тобой в электричке и я сказал:
- Смотри, что покажу.
Собственно, что показывать я толком-то и не знал, поэтому приставил руки к вискам указательными пальцами, показав рожки, и смешно (как мне показалось) пободался ими, двигая кистями.
- Муравьишька, – воскликнула ты.
- Ну что же, пускай будет так.
С того момента я тебя так и звал. Про себя, правда только, в своих самых нежных мыслях, не произнося, почти, это слово в вслух. А ты смеялась, мило изображая себя же.
Не уберёг я этого. Нет больше у меня муравьишьки, и я еду один и вспоминаю твои глаза. Они ведь особенные, потому что не имеют определённого цвета, там много-много цветов – там есть и карий, и голубой, и зелёный, и, даже, жёлтый, веснушками опавший на радужке маленькими кружочками. А ещё у тебя такие терпкие губы, как электрический ток они приводят моё сердце к асистолии. Приводили.
Почему я не вспоминаю о той, от которой еду. А ведь с ней так хорошо, ты ей так дорог. Хорошо, что люди не могут читать мыслей, они даже летать-то не умеют, только и знают, что ковыряться в сломанных механизмах собственных сердец, да копаться в своих маленьких чёрных душах. Не тронь бяку, испачкаешься, оставь её в покоё, и так не в одном аду и рваной десятки за такой товар не выдадут.
Боль в груди становится ледяным комом и сминает средостенье в левый бок, грубо раздирая живую плоть. Нитроглицерину мне, нитроглицерину! Да только не всегда стенокардия, когда болит за грудиной, и не вылечить себя даже аортокоронарным шунтированием. Дайте мне таблетку от щедрости, да поменьше, а лучше оставьте себе и отдайте своим женщинам и детям. Я ведь ненавижу вас, пусть вам будет так же плохо. Нет. Не будет, вы так и останетесь вокруг с такими же отупевшими лицами смотреть на меня злыми призирающими глазами. Ах, у вас другой взгляд? Нет, господа, свой взгляд вы видите в своем же отражении, разглядывая себя любимого или слышите о нем от таких же как вы – хороших. Поищите же себя в отражении моих глаз. Проблюйтесь на свои новые штаны. Так будет всегда. Потому что «Так-Должно-Быть», так и было раньше – я – дебошир, распиздяй, пьянь, асоциальная личность, слушающая асоциальную музыку и также одевающейся. Этакий чёрт из табакерки, волосатый в чёрной коже, в тяжёлых ботинках, не желающий полюбить ваш «Аншлаг». Мы по одну сторону, вы по другую.
Странно только, почему я не вижу этого взгляда на службе? Ведь я-то остаюсь собой. Неужели синяя куртка с белыми полосками, фонендоскоп и оранжевый ящик меняют угол преломления в вашей призме мировоззрения? Хотя стоит наверно ещё добавить ваше собственное несчастье, не на чай же вы меня пригласили. Хотя бывает и так.
Но что-то я отвлёкся. Хотя хорошо отвлекаться – боль отступает. Может поэтому и люблю свою работу, что на сутки ты чем-нибудь да и занят.
Сигарета обожгла пальцы, вздрагиваю, роняю её, прижимаюсь губами к ожогу. Пойду посплю, пока время есть до дома, завтра на смену, не высплюсь опять.

***
Не удивительно, что я проспал. Ещё менее удивительно, что на электричку всё же успел. Задача для младенца – проснутся за пять минут до выхода, выйти на пятнадцать позже и таки успеть. Стоял в тамбуре взмыленный, похмельный и злой, угрюмо смотря в окно – дорога, она всегда новая, даже если железная, не говоря уже о трассах и городе. Поэтому я забавлял себя этим развлечением, пересчитывая по порядку номера на электростолбах.
Подстанция встретила меня привычными утренней суетой, гамом и кучей народа в заправочной. В фельдшерской стоял привычный запах несвежих носков и ещё чего-то неуловимого. Поздоровался со всеми и быстро переоделся, хотя для такого нерасторопного лентяя как я это было достаточно трудно усвоенным, но чрезвычайно полезным навыком. Фонендоскоп соскользнул со спинки и упал за кресло, грохнувшись об пол. Блин! Потом вытащу.
А в ящике, как всегда бардак. Как будто и не работал тут двое суток назад. Ампулы перепутаны, пакеты свалены и утрамбованы в кучу, а мусор из ошмётков ваты и сломанных ампул добросовестно разложен по всему дну. А ведь каждый возмущается по поводу бардака в укладке, но кто же его устраивает? Домовик-скоропомощник?
Анальгин, панангин, фенозепам, перчатки, бинты, расписаться, ещё раз расписаться, потом расписаться ещё раз, предварительно заглянув в салон машины.
Фу. Теперь можно и покурить.
Кто же там разделит страшную участь моих лёгких? Оказалось, что почти полподстанции. Человек десять, сидели и вели великосветские беседы.
- Ну и он мне говорит, мол, на работу пора идти, тогда я глюкозы с кордиамином, кофеином набрал, ввел со свистом, а он и давай чихать. Сопли по стенам, рожа красная. Чуть мозг не вылетел.
- Га-га-га
- … А я ей значит беру, а она открывает дверь и из машины, я сигаретой подавился, ору водиле, а он и сам уже поперёк дороги встал и иллюминацию новогоднюю приладил…
- Долго по дороге собирал?
- Да не, на газон через кусты провалилась, зато диагноз расширила.
- Вот у нас как-то было…
Ну и хорошо, значит всё идёт своих чередом и можно пока расслабится. Кульминация сего процесса пришлась на начало третьей сигареты, явясь и окончанием, прогнав на улицу последнего моего собеседника. Скоро и мне. Хотя есть ещё реаниматологи и педиатрия с психами, но те по своим комнатам разошлись. Чайку бы.
На запах чая вошли поминаемые мной фельдшера с реанимации, обыкались, небось. Они глянули на меня и мою заварку, я глянул на них. Да… вспомнился Стогов: вошли фельдшера, нет, фельдшерюги – такие начинают день со стакана тёплой водки и после, абсолютно каждую дверь открывают ударом с ноги. Большие, небритые и дико крутые.
- Дашь чайку?
Ну что же с вами поделаешь. И ведь как будто отказать могу. Да, берите, люди добрые, всё равно вечером вашу колбасу из холодильника есть буду.
Селектор зловеще зашуршал. Потом ещё более зловеще донеслось:
- Тааак…
Замолчав, все свернули головы к белой коробочке под потолком. Я почувствовал себя учеником в школе.
- Саша, на вызов.
Я с надеждой посмотрел на Саню с реанимации. Нет, один на бригаде сегодня только один мой тёска, и он это я. Ну что ж, и так засиделся уже. Пора и казенный бензин пожечь, во благо нации.
Повод к вызову оказался «плохо». На вопрос диспетчеру «а что плохо»? Услышал «откуда я знаю». Действительно, откуда она знает? Спустился вниз, растолкал водителя, уселся на жёсткую сидушку, зябко кутаясь в синюю куртку. Пилот у меня новый. Ну не сказать, чтобы совсем новый, по виду это даже наоборот, просто работает он у нас третью смену. Поэтому ехидно улыбаюсь в ожидании.
- Куда едем?
- А тебе какое дело?
Долгое молчание, за которое мой пилот успел громко захлопнуть дверь, закурить, завести машину и выехать из гаража.
- Так мне же ехать куда-то надо…
Долго и от души ржу. Аж до слёз. Ни разу так мне не отвечали. Хамили, отмахивались, улыбались, но так.
- Левашова 12, четвёртый подъезд.
Водитель прохрустел коробкой передач и, обдав подстанцию сизым дымком, рванул вперёд. Бойкий, в бой рвётся. Ладно, наездится.
Дом, подъезд нашли без проблем. К тому же нас встречала милого вида девушка. Встречают, значит нужен, можно расслабится немного. Дверь стальная, обитая кожзамом с глазком в пяточёк размером. Ещё лучше, может дадут чё. За дверью квартира со стильным дорогим ремонтом. Что и следовало, собственно, уже ожидать.
- Куда идти?
- До конца и налево.
На кровати бабка, бледно-серо-голубоватая, мокрая, липкая, в ортопное, хрипит, только что не булькает. Не хрена себе «плохо». Хотя кто скажет, что ей сейчас хорошо?
- Здравствуйте.
Ноль внимания. Поворачиваюсь к дочке (внучке?).
- Когда началось?
- Со вчера, днём она из магазина приш…
- Почему только сейчас вызвали?
- Так она терпела, вроде всё хорошо было, а она тут за хрипела так страшно…
- Хронические заболевания были?
Тупое непонимание в слёзных глазах.
- Инсульты инфаркты были? Стенокардия?
Главное говорить общеизвестные слова, непрофессиональная память хватается за них и потом всё само вспоминается.
- Инфаркт был, два раза. Инсультов нет вроде.
- Гипертоническая болезнь? Давление большое есть?
- Да, двести двадцать сердечное бывает, и сосудистое тоже высокое.
Откуда же вы берёте эту терминологию? Хотя, по сути верно, систола – сердечное, диастола – сосудистое. Народная мудрость, блин.
- Диабет?
- Да, с детства.
Всё что я хотел - я узнал, успев за это время померить давление (260/200), придумать лечение и брызнуть бабульке под язык нитролонга. Это оказалась (как и всегда) чем-то вроде героизма – заставить ничего непонимающего человека открыть рот, поднять язык к нёбу и всё это одновременно. Со скоростью «быстро, но не спеша» вскрыл целый ворох ампул, переместил их содержимое в шприцы, выкопал со дна бабочку (вены совсем ни к чёрту).
- Бабуль лучше стало после «брызгалки»? (не говорить же «сублингвальной спреевой формой нитроглицерина»)
Левый локоть, правый, запястья.
- Бабуль, слышишь меня, болеть меньше стало в груди?
О! Вот сбоку что-то. Ммм… нет, херь какая-то. Хотя лучше не нашёл пока…
- Ме… ньше… ды… ть… тя… о…
Так-так-так. Ну, дык, это же я!
- Сейчас легче станет дышать, подожди бабуль.
Лью всё что есть. Анальгин, димедрол, верапамил, панангин, гепарин, фуросемид. Ещё фуросемида. Весь что есть. АД за 240, даже не шевелится, аритмия сошла, но пульс так и остался около 120. Магнезию, дибазол с папаверином, заначку фуросемида. Нитроглицерина без жалости. Жаль, наркотиков нет.
- Бабуль, писать хочешь?
Комплекс нечленораздельных звуков и булькающих хрипов.
- Девушка! Позвоните в 03, скажите, что бригада по вашему адресу просит на себя кардиореанимацию.
Сел, смотрю на бабку. Дурак, сразу не додумался, теперь сиди тут с ней. А бабулька отчаянно не хочет начинать писать. И давление хоть кровь спускай.
Реодекс капает в системе, держу руку на запястье. Пульс уходит, давая пищу для обоснованного повода к вызову не БИТов, а священника. Бабулька поднимает на меня глаза, смотрит мне в лицо и перестаёт дышать. Потом заваливается набок. Может шприцом себя сразу заколоть, чтоб не мучался?
Стаскиваю бабку на пол (150 кг не меньше), прекардиальный удар без эффекта, начинаю качать. Качал долго, благо Амбу из ящика в салон не выкинул. Очнулся от хлопков по плечу.
- Ну хватит, Сань, хватит, дай другим поработать.
Быстро приехали. Промаргиваюсь, сбивая с глаз темноту, обнаруживаю себя мокрого до нитки. Передо мной бабулька, над ней, склонившись степенно колдуют кардиологи.
- Ладно, смерть десять-сорок.
Блин, зря старался. Обидно.

***
К обеду в столовую зашёл кардиолог Пётр Михайлович.
- Не беспокойся Сань, ты всё правильно сделал. Молодец, мы твои ампулы в стеклотару сдали и купили подстанции новый реанимобиль.
- Спасибо, купите мне завтра к утру вазелина, если я мимо аптеки не проеду до ночи?
- К сестре-хозяйке сходи, вроде не ушла ещё.
- А если бы я её сразу повёз? Там же за углом почти?
Доктор поживал губы и почесал усы.
- Дупанулась бы, всё равно, там инфаркт по ходу был с вечера и в лёгких литра по три воды, до тебя чудо что дожила.
Да, права озушная народная поговорка «Тише едешь меньше лечишь» или можно ещё «Тише едешь точнее диагноз». Зря водитель торопился, а так может и лекарства сэкономил бы. Фу! Какой цинизм. В топку меня и об стену, чтоб мне инфаркты всю жизнь анальгином купировать, холодная магнезия под кожу с кальций хлором.
- Ты что разулыбался, оборванец? Бабку убил и радуется?
Откуда по подстанции так быстро бегают новости, я же только карточки сдал?
- Пшолнах.
- Ну рассказывай, сколько тебе родственники денег предлагали? Или техникой?
Ещё один циник. Дима хороший человек, но усердно строит из себя последнюю сволочь и у него это не получается. Глаза добрые, уставшие, с сероватыми мешками под глазами. В нагрудном кармане четыре синих ручки, пачка «Союз-Аполлона» и бензиновая зажигалка.
- Дурак ты и не лечишься. Они мне на секретный счёт перевели в Москве. Кто сейчас наликом берёт? Пропалят.
Дима и глазом не моргнул.
-Моя школа! Так держать.
Закурил и пошёл со столовой. За ним вышел Пётр Михайлович. Пойду и я.
А к вечеру в курилке образовался переполох, который был обнаружен мной по приезде на подстанцию. Дело обстояло вот в чём.
На вызов с поводом «плохо» (странно, да?) приехала линейная бригада в составе фельдшера Миши и водителя. Соседи больного встретили Мишу у подъезда в полном составе, изливая потоки разномастной информации и советов. В итоге всё сводилось к тому, что мужик, являясь, по сути, тихим человеком, иногда пил, заливая горечь своей жизни и полученные от этой горечи психические травмы. По классике, через неделю деньги кончились, а ещё через два дня мужик начал по всюду видеть рвущиеся снаряды, летящие локомотивы, гадов-врагов, всякую нечисть или что-то тому подобное. Смешного мало и фельдшер, взяв ящик, пошёл помочь, чем сможет.
Войдя в квартиру, он увидел перевёрнутый стол, искажённое гневом лицо за ним и летящий в себя топор. Но рука бойца дрогнула и метательное орудие воткнулось в косяк, возле фельдшера. Миша, оценив ситуацию и предположив наличие ещё каких-нибудь колюще-режущих метательных предметов у пациента, ретировался в машину и вызвал на себя милицию и ПВБ. Первые приехали (кто бы мог подумать?) психи. Узнав об обстановке, они спокойно пошли к квартире и, выбив дверь в три ноги, влетели с ужасающими криками (всем-напол-бля-лежать-бояться и я-дурак-в-армии-служил-стреляю) к не ожидающему такой атаки мужику и крепко скрутили того, прижав к полу и затянув на шее полотенце.
В последствии источники расходятся, но то ли при транспортировке, то ли уже в приёмном покое ПНД, больной извернулся и ударил чем-то тяжёлым фельдшера Валентина по затылку. Валя не долго думая зашвырнул в больного кулаком, тем самым отключив его и несколько расширив диагноз. А уже вечером, (то есть не за долго до того момента, как я поднялся по лестнице на подстанции) благодарные неизвестно откуда взявшиеся родственники подали жалобу главному врачу и прокурору за неправомерные действия.
В этом и заключался весь переполох, который по сути своей был сбором Кружка Юного Доктора и Обществом Моральной Поддержки Валентина.
Сам же Валентин сидел на окне, прижимал к голове пузырь со льдом и, куря, весело пересказывал только что изложенную историю. В свою очередь, послушав оную в нескольких вариациях, я сдал карточку и снова уехал на вызов.
На улице в этот момент шёл дождь. Он заливал лобовое стекло потоками воды, размазывая очертания прохожих и огни машин. Крупные капли стучали по крыши и стеклу, создавая в прокуренной кабине тот самый уют, который приходит только во время весеннего ливня. На стенах домов бегал синий огонь проблеского маяка, отражаясь от стекол витрин, и я всматривался в черноту окна, наблюдая за красным огоньком сигареты, отражающимся в нём.

***
Шум. Где я. Почему так тихо. Почему мне больно.
Тише, слишком много вопросов. Спи.
Я хочу знать.
Боль.
Олег очнулся, привязанный к кровати. Точнее, он не знал, что привязан, но не мог пошевелить руками. Открыл слипшиеся глаза и попытался что-то сказать. Что сказать, он так и не понял, так как произнёс некий шипящий звук пересохшим горлом.
В таком виде Олег пролежал несколько часов, оглядываясь по сторонам и мучаясь жаждой. Очень хотелось курить. Но к нему никто так и не подошёл, пока вокруг мелькали множество людей и голосов.
- Что, голубчик, очнулся?
Бородатый человек в зелёной врачебной одежде и белым халатом на ней склонился над Олегом и с интересом рассматривал его.
- Смотри-ка, глазки открыл, смотрит осознано и не бормочет ничего.
Бородатый человек повернулся от своего собеседника к пациенту и пощёлкал пальцами вокруг его лица.
- Как тебя зовут?
- Ххх…
- Олесь, водичка есть? Вот, как хорошо. На, пей.
- Олег.
Врач (а это был, видимо, всё-таки врач) ухмыльнулся и снова обратился к своей собеседнице, что-то пробурчав в сторону.
- А где ты, знаешь?
- Не.
- Ты в нейрохирургии, в больнице, тебе было… эээ… х-ммм… плохо и ты тут лежишь теперь…
Олегу говорили ещё что-то, но это уже было слишком тяжело. Глаза снова подёргивала дымка и веки тяжелели. Мозг заполнял шум и голоса. Раньше они были громкими и внятными, теперь они тихие. Они вдалеке и от этого легче и грустнее. Он ещё видел, как над ним склонилась симпатичная девушка в белом халате, а потом рукам стало легче. Он понял, что его отвязали и теперь ему будет лучше. Ведь доктор был весёлый, а значит всё хорошо.
Олег уснул. Ему снится длинный темный коридор. Свет от двух дневных ламп у входа был слишком слаб для освещения всего пути и поглощался потёртым коричневым кафелем на стенах и полу. Коридор уменьшался, пододвигая к нему противоположную дверь, или, может, этот он сам шёл к ней.
За дверью пустота. В пустоте на грязной плитке два чёрных полиэтиленовых мешка. Полноватый врач в длинном клеёнчатом фартуке, роговых очках и сигаретой во рту небрежно расстёгивает молнии на них. На полу лежат голые Света и Марина. Груди и животы грубо сшиты внахлест, как у тряпичных кукол, лица бледные, волосы мокрые с остатками крови.
Крик. Темнота. Полёт вверх.
В отделении полусумерки. У головы штатив с капельницей. По коридору идёт парень в ритузах и футболке и с интересом заглядывает в открытые палаты.
Страшно хочется курить.

***
Вы когда-нибудь видели девочку, у которой пьяный папа разбил фарфоровую куклу? Разбил просто так, потому что у него плохое настроение, а потом побил маму. И вот ты теперь стоишь, бинтуешь маме порезанную руку, сзади участковый утаскивает пьяного деревенского дебошира, у двери переминается с ноги на ногу малолетний сынишка, а девочка собирает в ладошку осколки головы любимой игрушки и, баюкая покалеченную куклу, шепчет ей, что она её тоже вылечит.
По сути ничего особенного тут нет. Привыкли уже, а кто ещё нет, так посмеемся над тем: молодой, привыкнет. Я ещё молод, я сидел и курил в открытое окно, подставляя лицо потоку встречного ветра. Слёзы не текли, я всё реже и реже плачу, но глаза предательски краснели, а теплый воздух их приятно освежал.
Куклы это не просто игрушки, это почти люди для тех, кто в это верит. С ними можно говорить обо всем, и они это понимают, а если их обидеть, то они обидятся, и ты заметишь это. Убить куклу, особенно если она принадлежит ребёнку – это страшное преступление, против детской души. Хотя, возможно, у меня внеочередное обострение шизофрении…
Так получилось, что я перевёлся работать в село. Вы знаете что такое сельская «скорая» и в чём её отличие от города? Во-первых, в штате – два-три фельдшера, врач, диспетчер и три водителя с тремя машина, соответственно, в смене. Во-вторых, количество вызовов в два-три раза меньше, чем в городе и в среднем 5-7 на бригаду, только, правда, сюда втекает следующий пункт, заключающийся в том, что время, только для доставки себя до больного составляет от 40 минут до 1,5 часа. То есть можно по три часа сидеть на подстанции, отчищать носовую полость от высохшего экссудата и смотреть, как отклеиваются обои, а потоп свалить на колёсах на один вызов часа на два-три. А если в ЦРБ вести (которая находится около центральной подстанции), то это ещё два часа сверху. А так работа тихая, не пыльная и люди ещё не одичавшие, как в крупных городах. Даже спасибо умеют говорить и не орать с порога, хотя левых денег не стало сразу. С дачников-москвичей если только, но те уже приезжие на лето.
По традиции местной жизни, всё необходимое для нормальной работы тут находится чёрт знает где и спецбригады тут вызывать на себя не принято. А если и вызовешь, то они только в пути тебя встретят (Ага, встретят! За 10 минут от ЦРБ на обочине стоят, курят!), поэтому все их функции берут на себя фельдшера или врач, что зависит от очерёдности выезда. Только осиливают это местные специалисты, да будет это не в обиду им, не только квалификацией, но и откровенным распиздяйством, что работает, как система конструктора Ниппеля. Хотя, как и везде на СМП.
Фельдшер Саша однажды поехал в село Бояркино. Поднявшись на второй этаж, сей умудрённый пятнадцатилетним стажем муж позвонил в звонок и, не обнаружив признаков жизнедеятельности, толкнул дверь ногой. Как ни странно, дверь открывалась внутрь и поддалась его усилиям. За дверью оказалась квартира, захламлённая, как люберецкая свалка и освещённая 15-ти ваттной лампочкой, вкрученной в туалете.
Оглядевшись на местности и справедливо рассудив наличие в квартире одной комнаты и кухни, Саша решил, что больной находится не на кухне, и отправился на его поиски вдоль по коридору. В полумраке комнаты, на разложенном диване, застеленном ватным одеялом, лежало нечто. Это самое нечто было голое, грязное и смотрело, не моргая, в потолок. При ближайшем рассмотрении объект оказался мужчиной 35-40 лет, не реагирующий ни на какие раздражители и известный всем местным медикам и ментам под именем Василий Г. Астматик, алкоголик, шизофреник и просто большая сволочь.
Фельдшер осмотрелся по сторонам, пододвинул к дивану низенькую табуретку и, сев на неё, начал писать карточку, составляя в мыслях план объяснения вызова психам. На пункте anamnesis, больной неожиданно поднялся, совершая плавные роботообразные движения и, взглянув на непонятно кем вызванного гостя в синей одежде, вытащил из под одеял огромный разделочный нож. Саша, что не удивительно, испугался и выдернув из-под себя табуретку, выбил оружие из рук больного, после чего накрыл иеюоного и, схватив ящик, скрылся в машине.
Психиатры были очень рады. Но особенно рад был больной, когда его выносили голого из дома в позе зю, со скованными наручниками руками, хитро проведёнными между ног.

***
Захлебнувшись, чуть не высморкался в чашку. Долго откашливался, вперемежку со смехом. Саша сидел напротив, довольный произведённым впечатлением. От этакой редкости, даже усы растопорщились от улыбки. Было уже около полуночи, и столь громкий шум потревожил Ольгу Николаевну. Доктор, заспанная и лохматая, зашла на кухню, поворчала, допила свой остывший чай и снова ушла за дверь. В этот момент мы сидели и пили из потемневших от чая кружек шампанское, подаренное Сашке кем-то на вызове. При скрипе двери, бутылка была спрятана под стол с мгновенной реакцией и непревзойдённой быстротой. Причём убрана мной, за что я получил одобрительный взгляд коллеги.
После ухода врача, бокалы снова заполнились, а сосуд, соответственно, опустел. Вся ночь ещё была впереди, и разговор как раз завязался самый, что не на есть, интересный. Мы сидели и курили, точнее курил я, потому что мой собутыльник бросил курить семь лет назад, но тут кумар, который я сотворил, переносил без особых проблем.
Кстати, вы знаете, что один Кур (1 Кр) это единица системы СИ, измеряющую степень накуренности в комнате и равная одной секунде, которую провесит эталонный иридиево-платиновый топор массой в один килограмм на высоте в один метр? Но, так как эта величина очень мала, то её считают в нано- и пикокурах. Так вот, на данный момент, на кухне нашей маленькой подстанции было 300-400 πКр, то есть топор висел бы в комнате около 3,5x10-10с.
Осознав, чем мы занимаемся, сразу пришли на ум кучи баек про то, как на дежурстве люди убивают появившееся между вызовами время.
История один: На центральной подстанции жил чёрный-чёрный кот Васька. И как-то это премилое существо пришло в гараж с рваной раной на левой задней лапе, откуда текла кровь. Четверо сотрудников, вспомнив о гуманизме и самопожертвовании, кота изловили и зафиксировали. После чего выбрили кожу вокруг раны, промыли водным хлоргексидином и обработали зелёнкой. Потом сидели довольные в столовой и мазали зелёнкой уже друг друга, решая, кому на завтра поручить обработку ран скоропомощьного животного.
История два менее животнолюбивая (не сказать бы зоофилическая), но ярко показывает, что если бы начальство обращало на инициативность молодых сотрудников внимание и пустило, было бы их неограниченную энергию в нужное русло, то… но это уже другая история. Так вот, мой друг Антон с одной московской подстанции вместе со своим коллегой вечером сидели в столовой. Дело было вечером, делать было нечего, но тут в комнату залетела муха. Отвратительное насекомое жужжало и всячески надоедало медработникам, которые, устав от благородства и альтруизма, курили, попивая из под стало слабенький чаёк, который почему-то пенился. Наконец, муха решила свою судьбу, нагло сев на стол и испив последнюю каплю терпения фельдшеров, у которых появилась идея: а что будет с мухой в микроволновке? Но убить насекомое и положить его туда мёртвым это не интересно. Поймать и за выпустить в печке – тоже забава для детей. Так что же делать? Нужно загнать её в УКВ и потом захлопнуть за ней дверь! Чем и занимались два придурка, бегая по столовой и размахивая руками и куртками. А ещё с характерными криками, конечно же. Но самое интересное, что им это удалось, и микроволновка была успешно включена. И что? Через 5 минут на максимальной мощности работы, муха вылетела из распахнутой дверцы и смоталась из этой обители гуманизма от греха подальше.
- Саша, на вызов, температура, ребёнок.
Голова диспетчера пропала за закрывшейся дверью, напомнив о существовании наших пациентов. Блин, а так всё хорошо начиналось, а придётся снова выполнять свои прямые должностные обязанности.
- Прихвати за собой бутылку, выбросить.
Да, все самые умные. Один я дурак, не до чего сам не догадаюсь. Раздражает.
Молча киваю и беру опустевшую ёмкость из-под стола.
- Ты только не пались, спрячь как-нибудь, - слышу добавление серьёзным голосом.
Сейчас перегрызу глотку. Интересно, в моих глазах уже видны красные звериные огоньки?
На счастье себя же, Саня больше ничего не говорил и я, спрятав бутылку под жилетку, прошёл через диспетчерскую в туалет (а выход там их кухни через единственную комнату отдыха и диспетчерскую), под дороге куда в коридоре оставил ёмкость. Вызов возьму, выброшу.
Но улице в этот момент шёл дождь. Опять дождь. Хотя теперь уже не нудный, а бодрый ночной весенний ливень. Поэтому карта была спрятана в карман куртки и тело было транспортировано двумя прыжками от выхода до машины (гараж находится за километр от подстанции). А в кабине меня ждал весёлый, если не сказать, не в меру весёлый водитель Александр Сергеевич. Тёсок развелось, не в меру. Пилот смотрел в разводы на лобовом стекле, курил в приоткрытое окно, откуда лились потоку воды и шутил по поводу того, что нихрена не видит кроме размытых бликов фар встречных машин и заметной прямо перед капотом разметки. Так я видел за стеклом тоже самое, я ему верил, правда оптимизма мне это не внушало. Дабы быть занятым, стал курить, но в отличие от водителя окно не открыл – мокро совсем, как-то – и смотреть на мелькающие вдалеке молнии. Гром отставал секунд на 20. Вспомнив скорости звука и света, стал считать расстояние до эпицентра грозы и уснул, неудобно запрокинув голову назад. Можно было, конечно, устроиться поудобней. Но было лень.

***
Машина, затормозив резким толчком, грубо меня разбудила, заставив выпрямить затёкшую шею и оглядеться в абсолютно непроглядной тьме, простиравшейся вне кабины. Поёжившись при мысли об окружающих холоде и сырости, в надежде посмотрел на водителя:
- Приехали?
-Да, вооооон тот дом. Я дальше не поеду, завязнуть могу, не выберемся потом, да и разворота там, помню, нет. Приезжали мы сюда той зимой, мать тут ногу сломала, с Натальей Серафимовной были…
Если быть честным, я ожидал отрицательного ответа на счёт дома. Или хотя родственников с фонариком и крыльцо перед дверью. Размечтался, блин.
- Значить УАЗ не проедет, а я пройду?
Довольное выражение лица водителя говорило о многом. Особенно о том, что идти буду я, а не он. Так что словами можно было и не обременять ответ мне.
- Угу, - всё-таки обременил пилот, и я вылез из кабины.
Достав из салона ящик, я два раза поскользнулся на размякшей глине. Посмотрел вдаль, примеряясь падать там, где трава, но травы не нашёл. Даже маленького клочочка. Одно болото какое-то стрёмное.
Идти нужно было метров пятьсот вдоль глубоченной колеи, разъезженной, из всего выходит, тракторами или тягачами. Что и те, и другие нашли в этой глуши мне не известно, но глубина их совместных трудов доходила до двух третей колеса моего вездехода. А ещё липкая скользкая мерзость, вместо земли. Ко всему прочему, картину дополняет льющий ведёрными подрядами ледяной дождь и полное отсутствие света и встречающих меня обеспокоенных родственников. Хотя, нет, свет был, и светил из окошка крайнего от меня дома, окрашивая небольшую елку у калитки в желтоватый цвет.
На подходе к калитке заметил отделившуюся от темной махины дома чёрную тень, которая открыла запор и помахала приглашающими движениями.
- Собаки есть?
- На заднем дворе привязана, но она всё равно добрая.
- А крепко?
- Что? Добрая?
- Привязана…
- Ну, что вы…
Дома порядок, чисто. На первом этаже, в большой комнате сидит мама, играясь пальчиками с маленьким человечком.
-Здравствуйте, - ставлю ящик на табуретку, прошу мужа принести ещё одну, снимаю промокшую куртку, бросаю её на кресло. - Что случилось? Рассказывайте.
Мамаша совсем молодая, лет двадцать, в тёртом халате и тапках-утятах.
- У нас сыпь появилась с утра, сначала где ножки (это пах по-русски), думала опрелость, а потом на ручках появилось и на животике даже.
- А почему раньше не вызвали, чего ждали до ночи?
У женщины взгляд совсем растерянный. Ясно, что боится попасть в глупое положение, что зря паниковала.
- Вы не беспокойтесь, с детьми всегда лучше перебдеть… - оглядываюсь по сторонам, - руки помыть бы, где можно?
Намывшись, насмотревшись младенца со всех сторон – а это оказался именно младенец в возрасте 6 недель – понимаю, что ничего хорошего.
- Мамаша, а что кушали в три дня последних? Экзотические фрукты, креветки, икру, шоколад, ещё что-нибудь?
Опять молчание и взгляд в пол. На лице отражение серьёзной работы мысли.
- Пирожное с кремом…
- Стыдно? Зачем же так? – в легких хрипов нет, но слышу их повыше маленькой детской груди. Слабые такие.
Простудный анамнез естественно нулевой и руки начинают предательски трястись. До подстанции, т.е. до врачебки, час ходу, до центральной с её педбригаой и того больше. Ближе всего до детской больницы, что ныне перенесена в пригород из-за ремонта в ЦРБ.
Вы знаете, как рассчитать супрастин на шестинедельного человека? Я теперь уже знаю, но тогда не имел нималейшего понятия об этом, из чего принял волевое решение послать родственников резко одеваться, а сам втёр препарат в область горла и в складках.
Не знаю, насколько помогло моё лечение, прочитанное в «Неотложной педиатрии», но фармакокинетика при наружном применении по Машковскому достаточно явная. Особенно у грудничков. Да и до больницы долетели как боги и без осложнений, если не считать той бурной деятельности, которую развела дежурный педиатр при моём приезде.
Поехали спать.

***
В обед я уже соскочил с электрички и быстрым шагом двигался по платформе к дырке в заборе. «Новая» очень студенческая станция и дырок здесь всегда хватало. Оглядевшись, чтобы поправить наушники, я посмотрел куда идут людские потоки. Они шли направо, куда я, собственно и направился.
Дырка была узкой, даже слишком, но студенческие массы, вследствие недоедания, были не толще и постепенно просачивались на улицу. Я от студентов отличаюсь мало, поэтому был уверен, что также просочусь. И моя уверенность оправдалась! Я оправил косуху и пошёл через дорогу, зорко поглядывая в разные стороны. Вдалеке был грузовик, но он не внушал опасения, поэтому я включил музыку погромче и потрусил во чрево метрополитена. На «Тверской», среди общей суматохи рабочего дня, я встретился с тобой. Там мы договорились увидеться по телефону, только я не помнил когда, но точно знал, что договорились. На тебе было тёмно-серое осеннее пальто, а волосы были чуть мокрыми от московской мороси. Почему мы встречаемся с тобой в столице, так далеко от твоего дома? Почувствовав мой взгляд, ты обернулась, нежно обняла меня и, улыбнувшись, поцеловала.
На этом я проснулся с больной головой и сердцем, в объятиях той, что тоже меня любит. Встряхнул волосами, отгоняя наваждение. Приснятся же глупости под утро.
Стоп. Утро. Работа. Дотягиваюсь до мобильника, валяющегося где-то в ногах – без десяти шесть. Хорошо, что проснулся, сейчас покурить, чай попить и уже выходить пора. Чем я и занялся.
За окном было пасмурное небо, от которого вся улица, кухня и даже вскипевший чайник, покрашенный маркер в оранжевый цвет, казались серыми. Долго тупо смотрел в настенный ящик и силился выбрать чай, среди нескольких разноцветных коробочек разных сортов. Выбрал, бросил заварки в кружки и залил кипятком.
На запах чая проснулась моя ненаглядная, обняла меня, поцеловала в шею.
- Будешь чай?
- Ммм...
- Хорошо, пей и одевайся, а то опоздаем.
В последнюю минуту выбежали из дома, чтобы я успел на электричку, а она на маршрутку.
- Последний поцелуй и по коням.
- Я люблю тебя.
А глаза каре-серые, грустные. Что же мне тебе сказать? Себя обманываю с трудом, дурака. Как же мне ещё и тебя?
Крепко целую её в ответ, она прижимается всем телом, не отпускает.
- Я буду скучать…
Запрыгивает в уходящую «ГАЗель» и уезжает на из поля видимости. Иду перпендикулярно, вдоль серых девятиэтажек, размешивая коричневую грязь под ногами. Последняя сигарета очень помята, но благо не сломана, закуриваю, глядя в небо – уже неделю оттуда льётся мерзкая морось. Хотя сегодня по телевизору сказали про «безоблачно», а вдруг и правда?

***
- Здрасьте, вы «скорая»?
Действительно, интересно, ведь к подъезду подъехала машинка с красной полоской на борту, на которой написано (по-русски) «Скорая медицинская помощь», а снизу красуется не менее красненький крестик. Плюс к этому, из этой машины вылез человек, в синей одежде с какими-то белыми линиями и резиновой трубкой с металлическими наконечниками на концах на шее? Кто мы?
- Нет, сантехник из ЖКХ, унитазы чиню. У вас сломался?
Немое молчание. Даже птицы, вроде, смолкли.
- Вы к Мироновым из двадцать третьей штоли?
- От куда я это знаю, вот из под какой двери протекает, в ту и войду. Вопросы есть?
Вопросов не было и любопытствующая местная пьянота пошла искать новых развлечений на своё седалище. А я поднялся на третий этаж и оглядел квартиры. Номера можно было даже не смотреть – три двери приличные, четвёртая наша. Её и пнул ногой.
Из дверного проёма сразу потянуло теплой зловонной духотой, резко отдающей брагой, кошачьей мочой и сопрелым нестиранным бельём. Коридор оканчивается большой комнатой, смежной со спальней через проход, завешанный байковым одеялом. Сорванная дверь стояла подле и всем своим видом говорила о своей печальной судьбе.
Пациент – постоянный клиент нашей подстанции – парень 29-ти лет, который пропивает в течение двух-трёх недель свою зарплату, потом мать прячет остатки денег, а сына, в отсутствии пойла, на второй день даёт эпиприпадки и хорошую тахиаритмию.
- Здорова, голубчик. Сколько пил, сколько не пьёшь?
- Ма, ты нахуя врача вызвала, я же просил, не звонить, ну ебать же тебя в рот…
Из комнаты за ширмой эхом раздался пьяный голос, практически повторяющий предыдущий. Вскоре голос зациклился на том, что «знает он этих «скорых» и «кровь они мне, суки, выпили» и замолчал.
Как мне это надоело. И действительно, зачем я тут нужен?
- На маму не кричи, она тебе добра желает, а нам ведь не в тягость тут полчасика побеседовать, - смотрю похмельному верзиле в глаза, усаживаясь на убитый хромой стул, - расскажи-ка лучше, как трясло тебя. Как всегда или что новое, глюки, может, прибавились какие?
Естественно, как всегда, хоть прошлую карту ксерокопируй. Только сердце его совсем мне не нравится. На панангин плюс ко всему растранжирюсь.
Наломал, набрал, начать колоть. Магнезия и в мышцу, фенозепам (тут не лишнее, мне показалось) туда же, глюкозу с аскарбинкой в вену, а за ней панангин на воде.
На препараты калия у молодца всегда реакция была очень бурная, поэтому вводил я ему их медленно и увлечённо.
- Люська, блядь! Какого хуя ты его в дом привела, а ну, ты, как тебя… - крик был неожиданным и прямо над ухом.
Крайним зрением улавливаю резко движение за спиной и, резко вскочив в пол оборота, не глядя, бью кулаком снизу вверх. Уже различив силуэт, довершаю движение прямым ударом ноги.
Через мгновение зрение возвращается и я вижу перед собой спившегося старика, валяющегося на полу, раскинув по комнате конечности и истекающего кровью из разбитых носа и губы.
Да, конечно, ситуация. Все последствия её сразу пронеслись в голове. Праведное отмщение за любимого папочку было самым опасным из них.
- Ма, чё этот старый пердун на доктора бросается? Почему не следишь, ваще!
Нет, не опасно.
А у пострадавшего была гематома на верней губе и отбиты рёбра слева. Может слабенький сотряс ещё. В общем он был утёрт бинтом, реанимирован нашатырём и самостоятельно отправился на кухню. Соблюдая молчание и озираясь на меня.
Самое хорошее было то, что родственники возмущения не проявляли и даже, видимо. Одобряли столько не гуманное поведение.
У пациента же в вене остался шприц с двумя миллилитрами раствора, который вводить мне уже не хотелось. Поэтому терапия было назначена успешной и я, дав краткие рекомендации о вреде алкоголя, пошёл на выход.
У двери встретил побитого деда, который, шагнув от меня начал расхваливать всё здравоохранение вместе взятое и, в частности, службу «03». Может почаще так надо?

***
Водитель задумчиво капался в капоте, напивая Разенбаума и куря «Тройку». На улице совсем просветлело и золотистые солнечные лучи придавали моему «УАЗу» совершенную нереальность среди окружающей изумрудной зелени.
Закурил, прокручивая в голове прошёдший вызов. Карпенко написал: «звереете, Шура». Да, Шура, звереете вы что-то.
Водитель хлопнул капотом.
- Поехали!
Не успели отъехать и ста метро, уже звонок на мобильный – я угадаю эту мелодию с трёх нот. Стряхнул пепел в окно, вытащил телефон, прочитал на экране СМП, нажал кнопку.
- Сашь, ты уже освободился?
- Да, обслужил, из Ульянино выезжаю.
Несколько секунд молчания, вздох извинения, что может только Королёва.
- Съезди в Рыболово, мужчина, неизвестный. Там не знают что с ним, лежит в общем на обочине, сам посмотришь, милиция уже выехала.
- Угу.
Записываю номер, время, выезд. Поехали.
Проезд к Рыболово идёт по живописной раздолбленной асфальтовой дороге, окруженной высоченными вязами и тополями, которые образуют непрерывную арку на головой, прорывающуюся местами подобно волшебным окнам.
Дорога, кроме ям и колдобин, украшена островками проросшей изумрудной травы. Если бы без машины здесь хоть раз побывать. Сказочная дорога.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается и перед глазами встаёт разрушенное здание клуба, исписанное матом и развалины местного совхоза. Деревня идёт километра в три длинной вдоль дороги, располагаясь по одному ряду домов с каждой стороны. Дорога петляет зигзагами и выводит нас к красочному полю, засеянному рожью, и тянущемуся к самому горизонту. На краю жёлто-зелёного неспокойного моря виднеется чёрная полоса леса, который идёт дальше чёрт знает до куда.
На фоне этой бесконечности пристроился серый милицейский «козёлик», поставленный на обочине. Невдалеке от машины стояли офицер с сержантом, заполняющие протокол, а вокруг них столпились жители деревни. Выхожу, беру планшетку и бреду к месту всеобщего сбора.
- Ну я иду с утра, смотрю, лежит, ну прошла, пьяный, мол.
- Да, да, я тоже подумала, не местный и спать негде. Своего бы взяли давно…
- А потом уже обратно иду и Андревны, ты что Галька, сваха Гришкина…
- А я, мол, думаю, что это он лежит ещё?
- Подошли, а там, ба! Мёртвый ужё!
Примерно так было мною услышано предисловие к этому вызову. Говорили его три бабки одновременно. Как менты всё записывать так могут?
Киваю органам, получаю кивок в ответ и прохожу сквозь толпу бабок и пьяниц к телу. Тело однозначно больше мертво, чем живо и, видимо, с середины ночи, так как холодное и не окоченевшее. Переворачиваю на спину. Труп, как труп. Признаков насильственной смерти и видимых повреждений не обнаружено, констатация в 14:45.
Лейтенант подходит сзади, когда я снимаю перчатки.
- Ну, когда умер?
- Ночью, может под утро. Может рвотой захлебнулся, а может инфаркт, инсульт и всё такое.
Милиционер изображает на лице долгую, бурную мозговую деятельность, тужится и спрашивает:
- Что «всё такое»?
- Вегетатика.
- А…
С умным видом офицер уходит, оставив меня на произвол себя, чем я и воспользовался, не став дожидаться труповозку (а кто её дожидается?) и прыгнул в свой милый УАЗик.
- Домой, есть и спать.
- Правильно, а то какое это дело, бригада с утра не кормленная…
Водитель продолжил развивать мысль о вреде пустого желудка на эффективность трудовой деятельности, а я растянулся, на сколько это было возможно, в тесном солоне автомобиля и, прищурившись, стал любоваться видом рыболовской дороги, мечтая о бутербродах с колбасой, ждущих меня в холодильнике на кухне ещё столь далёко подстанции.

***
- Здравствуй любимая, я так по тебе скучал.
- Здравствуй, Олег. Что же ты так, я очень за тебя беспокоилась…
- Не мог по-другому, прости, я хотел к тебе.
- Я знаю. Теперь мы вместе.
Марина стояла в той же одежде, как он её помнил. На руках лежала Светка, их дочь, она спала. Вокруг была пустота, но не бездна тьмы, а бесконечность света. «Это хорошо» - подумал Олег, хотя он и не подозревал, что хорошо, а что нет. Ничего не важно – они с ним и больше не будет шума, больше не будет снов – ничего не будет, только счастье.
- Пойдём?
- Пойдём.
Олег взял дочь на руки и почувствовал её тёплые ладошки, обнявшие его шею. Он прижался щекою к волосам девочки и взял за руку свою жену. Можно спросить, куда они идут, но тогда Светка может проснуться. Не надо.
- Спи, родная, я теперь с вами.
Ой-люли, ой-люли,
Прилетели журавли.
Журавли-то красноноги
Не нашли пути-дороги,
Они сели на ворота,
А ворота скрип-скрип,
Не мешайте нашей Свете,
Наша света спит. Спит.

февраль, 2008

---

Комментарии