Грязное дело
Бегу-спешу, тороплюсь и подпрыгиваю. Самым безумным образом перебегаю улицы, провожаемый проклятиями водителей и недоуменными взглядами прохожих. В службу бегу. Нет, я не опаздываю на дежурство...
Впрочем, давайте по порядку… Итак, я только что отгулял отпуск. Большой. Двадцать восемь плюс четырнадцать. А вчера вышел на первые после отпуска сутки. Ну, пришел и пришел. Отдежурил и сдался. Домой пошагал. Прихожу, а на пороге меня моя половинка встречает, испуганная-встревоженная вся.
- Вовка, - говорит, - звонили с твоей работы, со «скорой». Просили тебя срочно перезвонить. Что-то случилось?
- Не знаю. – сам слегка удивляюсь. – Сейчас…
Набираю служебный номер станции.
- Аллочка, приветствую еще раз. Это Гусев. Звонили?
- Да, Володь. – отвечает диспетчер. – Погоди, я Наталью Николаевну позову.
Жду. Присел, ботинки расшнуровываю.
- Да? - наконец раздается в трубке голос нашей
старшей, старшего фельдшера то бишь.
- Это я, Наташа. – отзываюсь. – Что хотела столь прекрасная леди из-под жалкого замученного меня?
- Замученный, - смеется старшая, - ты наркотики делал? Где наркотические истории болезни и пустые ампулы?
- Не. – радостно машу головой. – Не делали. Бог миловал. Животы ночью были. Одна почечная колика. Пару платифиллинов списал, атропина три…
- Генадич. – старшая уже не смеется. – Пёс с ними, с платифиллинами-атропинами. Ты наркотики не сдал.
- Да как не сдал, - я еще по инерции улыбаюсь, - я же укладку Саше отдал. В диспетчерской. Носики проверял, все ампулы цел…
- Укладка на месте. – останавливает меня Наталья Николаевна. – Не хватает одного морфина, одного промедола и одного омнопона.
- Наташка, брось шутить! – возмущаюсь. – Ночью поспать два раза по полтора часа дали. Я под душ хочу и в люлю.
- Я не шучу, Володь. – вздыхает Наталья. – Люля отменяется. Приходи, разбираться будем.
- Понял. – говорю убито. – Минут через пятнадцать буду.
Наркотики – это очень серьезно. Препараты строжайшего (!) учета. После их использования на вызове положено при первой же возможности сдавать пустую ампулу диспетчеру и заполнять особую историю болезни с кучей подписей, врача и фельдшера. Разве что от водителя с санитаром справку прилагать не надо (зря сказал… услышит какой-нибудь организатор здравоохранения – точно, введет за правило). В случае повреждения ампулы или хотя бы её ярлычка-маркировки создается специальная комиссия – врач-вредитель, зав. отделением, старший фельдшер, начмед, - для составления протокола и её, пострадавшей ампулы, уничтожения. «Путем раздавливания и выливания содержимого в трубы канализационной системы», как пишут в официальной бумажке. Диаметр трубы указывать не обязательно, но подробную объяснительную для ОБНОНа (отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков) вполне могут заставить написать.
А уж если ампула пропала – туши свет, сливай воду, меняй походку. Впрочем, походка вскоре и сама изменится, после первой же серии забегов по разным начальственно-медицинским и милицейским кабинетам. Причем кино это, как правило, многосерийное. И очень жалистное. В конце все плачут.
Ффухх, вот и станция. У самого входа меня встречает заведующий.
- Ну что ж ты, Вовчик, - укоризненно гудит он. – Вроде, не пацан зеленый.
- Погоди. – говорю. – Сейчас всё выясним.
Собираемся в диспетчерской – оба диспетчера, сдающий смену и принимающий, я, шеф, старшая, доктор Саша, укладки 1-ой бригады законный наследник, и его фельдшер Надя.
Беру со стола укладку. Торопясь, считаю ампулы… и непонимающе поворачиваюсь к высокому собранию.
- Ну вы чего, народ? – почти что обижаюсь. – Всё ж на месте. 1-ое апреля, что ли?
Нет. Не 1-ое апреля. Сентябрь на календаре. Выясняется, что, пока я был в отпуске, изменилось пополнение наркотической укладки. До моего отпуска нам выдавали по одной ампуле морфина, омнопона и промедола (а мы, при необходимости, использовав и списав, получали у диспетчера новую, из чугунного сейфа за железной дверью с сигнализацией), а где-то с середины августа дают по две.
Вспоминаю: вчера ребята с утра перебирали-перетряхивали сумки и укладки. Пыль вытрясти, проверить сроки годности препаратов, пополниться… обычное дело. Тряпичную складную «наркошку» и ампулы из неё – частично в длинном пластиковом блистере с не до конца оторванной верхней фольгой-серебринкой, частично россыпью – я принял у диспетчера раздельно. Привычно-знакомо снарядил укладку, сложил и убрал во внутренний карман, а дополнительные три ампулы, видать, так и оставил в блистере, не разглядев под серебринкой.
- Ты же в журнале расписывался. – чуть не плачет Наталья. – Прописью указывал – «ДВЕ ампулы»…
- Указывал. – говорю покаянно. А больше-то добавить и нечего. Понятно – на автомате заполнял. В верхней клеточке, там, где «Сдал», написано: «две ампулы»; ну, я и в нижней, там, где «Принял» написал то же самое. Не задумываясь особо, не вникая. И не ёкнуло ничего внутри. Расслабился за отпуск. Отвык малость.
- Блистер куда дел? – отвлекает меня от воспоминаний шеф.
- Э-э-э, - чешу непутевый затылок. – Вроде, в ведро мусорное выбросил. На кухне… Да. Точно. На кухне.
- «Вро-оде». – с безадресной злостью кидает Коля. (То есть это мне хочется верить, что с безадресной.) И мы бежим на кухню. Все скопом.
Аристократично-неспешно наслаждающимся на кухне утренней сигареткой с кофейком Гене и Свете делается странно. Оно и понятно. Сидели себе спокойно доктор с фельдшером, кофий потягивали, сигаретные дымки красивыми струйками пускали, беседы взаимоприятственные беседовали на разные веселящие и познавательные темы. Вдруг стадом безумных носорогов прибегаем мы с непривычно возбужденным и суровым шефом во главе и цинично набрасываемся на скромное мусорное ведерко.
Непонятно. На всякий случай Гена и Света тоже заглядывают в ведро. И потом на нас смотреть начинают – что мы, такой кучей, дальше будем делать со смятой оберткой от шоколадки, стаканчиком из-под ацидофилина и пустой сигаретной пачкой. Очевидно, что без обид поделить на всех не получится. Слишком много нас сразу прибежало.
Мы напряженно молчим, обдумывая.
Гена предлагает отдать стаканчик Коле (как отцу-начальнику), сигаретной пачкой пользоваться совместно, по очереди (график он готов составить), а обертку, фик уж с ней, оставить лежать в ведерке. Больно мятая. Другую найдем.
Все продолжают мрачно молчать. Теперь – глядя на Гену. А Гена, он парень вполне самодостаточный. И ему не нравится такое пристальное внимание. Оно его смущает. Вообще-то, он хирург-комбустиолог по жизни, и его редко что может смутить. Но сейчас как раз тот самый случай. Редкий.
А Светка еще раньше смутилась. Я давно заметил – женщины гораздо тоньше чувствуют, когда смущаться пора.
Дальше молчим все вместе, те же и Гена со Светой.
- Здравствуйте, кого не видела. – на кухне появляется санитарка Галина Михайловна. – А я полы хотела тут помыть…
- Галин Михална, милая, - бросаюсь к ней с ведерком наперевес, - Вы мусор вчерашний когда выносили?
- Да только что. С полчаса назад. – удивляется наша хозяюшка. – Пропало что-нибудь, доктор?
- Куда?! – воем в несколько глоток.
- На помойку. – совсем теряется Галина Михайловна. – Куда ж еще?
- Бак, Галя! – гипнотизирующее рычит Коля. – В какой бак?!
- Я не помню, Николай Львович. – пугается санитарка. – У меня ж ведерок много. Ваших пять, да из поликлиники… Какое куда – убей Бог, не скажу.
Бежим к помойке. Благо, она рядом. Пятнадцать метров от входа. Такая, знаете, буквой «П» кирпичная стеночка вот посюда высотой, а внутри «П» - три бака-контейнера для мусора. Вообще-то, помойка рассчитана на четыре, но у нас только три.
- Полные! – облегченно радуется Коля, добежав. Его радость страшно пугает вынырнувшего из-за контейнеров бомжа. Тот подхватывает свои узелочки и серым зайкой споро отбегает в заросли зеленеющих рядом кустиков. Откуда и наблюдает за нами, вытянув тощую, давно не мытую шею и явно тоскуя. Видно, что джентльмена сильно тревожит такое резкое и качественное повышение уровня конкуренции на мусорном рынке. Пояснять ему ситуацию нам некогда. Да он этого и не ждет. Лишь ревниво наблюдает – на какие такие сокровища его законной делянки позарилось стадо с утра пораньше перевозбужденных оккупантов-лекарей.
Профессия медика считается достаточно престижной. Становиться врачом-фельдшером сейчас, конечно, не многие мечтают и торопятся, но очень многие испытывают к нашему брату разной степени выраженности пиетет. Нет, конечно, поругивают частенько - заслуженно и не очень - не без этого. Но в общем и целом относятся уважительно. Мы, поверьте, это очень ценим и, как правило, стараемся соответствовать. Ну, то есть, когда получается.
У сегодняшней смены отделения скорой медицинской помощи это выходит из рук вон плохо. Если и соответствуют братцы-сестренки-медики, то как-то не так. Сами посудите: кроме бестолкового меня - четыре бригады, свободный диспетчер, заведующий и старший фельдшер, набросив поверх формы какие-то не ясно откуда на станции взявшиеся сиротские клеенчатые фартучки и старые драные халаты, натянув по паре пластиковых перчаток для медицинских манипуляций, с методичной деловитостью навозных жуков, растаскивающих слоновьи какашки, сурово и скрупулезно перебирают содержимое трех опрокинутых набок мусорных баков. Под присмотром взволнованного бомжа.
На всякий случай напоминаю - Египет с его культом Священного Скарабея далеко. Да и вообще, кто у нас про тот культ толком знает.
А вокруг – многоэтажные дома. С окнами. И асфальтовая дорожка, бегущая через весь двор к троллейбусной остановке. В аккурат мимо наших мусорных рудников. И такое впечатление, что всем жителям микрорайона вдруг приспичило покататься на троллейбусе…
В общем, не буду я затягивать описание этого унизительно-бесславного для всего отделения момента. Не могу. Даже ради эффектного накала интриги. Вот сколько лет прошло, а до сих пор – не могу. Короче, нашли мы ампулы. Все три. Целехонькие. И даже не испачканные. Они в блистере так и лежали, серебринкой прикрытые.
Что?... Ну, да. Разумеется, в самом третьем баке. А где же еще. Закон подлости еще не отменили. По крайней мере, я про такое не слышал.
Помню, стоит такой мой шеф, солнцем красиво освещенный, с нарядной апельсиновой шкуркой на широком плече и в изгвазданных прокисшей помидоркой перчаточках. И, лучась светлой радостью и вернувшимся добродушием, любуется тремя драгоценными маленькими ампулками, только что добытыми из сомнительно ароматных отвалов (ау, джеклондоновские старатели!).
И коллеги такие, помню, вокруг меня стоят. Что-то говорят мне, говорят. Приятное-приятное. Нет, слова-то может были и не самые лестные и одобрительные (переволновались все… понятно), но в тот момент они звучали для меня райской музыкой. Честное слово.
И бабулька, помню, какая-то по дорожке идет. Смотрит на нас и жалостливо вздыхает-замечает – мол, до чего медицину довели. Уж на что, дескать, бедненько раньше жили, а доктора в помойках никогда не шарились.
А потом мне торжественно вручили деревянную лопату, и я, к радости бомжа, коллег и обожающих троллейбусные экскурсии прохожих, всё на место закидал, обратно в баки. Ну, то есть всё, кроме нашего блистера и ампулок. Их мы себе взяли. Ампулки аккуратно протерли антисептиком и, просушив, поместили в укладку. А блистер в мусорное ведерко, то, что на кухне, положили. Тщательно проверив предварительно, чтобы внутри ничего не осталось. Почти каждый заглянул. А некоторые еще пальцем внутри покрутили. На всякий случай.
А потом я опять домой пошел. А потом меня жена из ванной доставала. Я под душем заснул. Стоял-стоял, лбом в стенку уперся и нечаянно заснул. А потом она меня в большое махровое полотенце закутала и в кровать отвела. А я еще перед тем, как совсем-совсем уснуть, успел подумать, что никогда бы не согласился быть наркобароном. Ни за какие коврижки. Уж больно это грязное дело – наркотики.